В тот день мне хотелось только быть как они, летать как они. И я едва сумела сдержать слезы.
Сегодня – не сумела.
Мир вдруг стал слишком большим, слишком полным людей, звуков. Ноги вдруг ослабели; пришлось опереться о парапет. Из глаз, обжигая шрамы, покатились слезы.
Я, должно быть, выглядела идиоткой. Сэл Какофония рыдала, как малявка, при виде кучки до хера понтовых попугаев.
Жаль, что я не могу сказать тебе, почему так вышло.
Однако никто ничего не заметил. Когда крикаи со своими всадниками, пролетев над крышами, скрылись из виду, люди вернулись к привычным занятиям – быть потрясающими и счастливыми. Они не видели, как я смотрела в небеса и шептала.
– Эрес ва атали.
Я вытерла глаза, запахнула плащ плотнее. Сэл Какофония не льет слезы. Сэл Какофония берется за сраное дело.
Мне были нужны ответы. И выпивка.
К счастью, я знала, где найти хотя бы одно.
42
Последнесвет
Если хочешь научиться у меня любым трем вещам, вот они.
Ты никогда не узнаешь человека, пока не увидишь его в гневе. Никогда не узнаешь оружия, пока оно тебя не подведет. И никогда не узнаешь город, пока не сядет солнце.
Большинство фригольдов – в которых богатство еще не заглушило зов разума – укладывается спать с наступлением ночи. Гасит огни, чтобы не привлекать хищников. Запирает ворота, чтобы не впускать бандитов. Люди там спят тревожно, урывками, готовые проснуться и бежать.
Но Последнесвет с наступлением ночи открывал глаза.
Его изящные жители становились распутными, сменяли вино на виски, песни на смех. В вычурных лавчонках торговали уже не вазочками и шарфами, а дорогой алхимией и опасным оружием. И Последнесвету не нужны были ни луна, ни звезды. Зачем, когда есть собственные.
Фонари подсвечивали небо. Я пробиралась по шумным переулкам. Люди, которые прежде меня не замечали, вдруг обратили внимание на забредшую к ним татуированную искательницу приключений.
– Ну и ну, госпожа, – подала голос одна такая, шагнув ко мне и слегка наклонившись вперед. – Ну вы даете.
– Ну это вы даете, – парировала я с усмешкой.
Женщина протянула руку, и я ее взяла – хотя бы для того, чтобы не дать ей улететь головой вниз в канал.
– В порядке, госпожа?
– О да! – хихикнула она на имперском диалекте. – Чего не сказать о вас, верно, дорогая? – Ее глаза скользнули по мне любопытным взглядом, загораясь при виде каждого рубца на моей коже. – Боже ты мой. Бывали в Шраме, не так ли?
– О да.
– И выжили?
Я слегка ухмыльнулась.
– О да-а.
– Как волнующе! – охнула женщина. – У нас тут бывают только торговцы со своими головорезами, а что они видят захватывающего, кроме грязи на тракте. А встретить искателя приключений так, – ее взгляд спустился ниже, к моему, как я предпочла думать, револьверу, – опасно.
Она взяла меня за руку, пробежала пальцами по татуировкам.
– О, где же вам их нанесли? Что они означают? – Ее внимание было столь же мимолетно, сколь касание. Она нашла на запястье шрам. – Что за зверь это сотворил? – Она вскинула руку, нашла другой на моем боку, вздрогнула. – А это?
– Катама – в ответ на первый вопрос. – От прикосновений шрамы закололо, и я невольно отступила на шаг. Хотя она была очаровательной – как щенок, напрудивший на пол, – но трогать шрамы я позволяю немногим. – Остальное – долгая история.
– Быть может, вы пожелаете ею со мной поделиться. – Ее ручка пауком скользнула по моему животу к Какофонии. – Надеюсь, хватит на всю ночь?
Я напряглась. Волоски на коже следом за ее касанием становились дыбом. Какофония вспыхнул презрительным жаром, когда пальцы невежды подобрались ближе. Я рассмеялась, скрывая то, как меня передернуло, взяла ее за запястья и мягко отстранила.
– Эй, чего? – Очарование мигом обернулось раздражением. – Я думала, искатели авантюр должны искать… авантюры.
– Во-первых, я не искательница, – отозвалась я. – Во всяком случае, не в том смысле. Во-вторых, вы пьяны, а я нет. И в-третьих, как правило, считается, что хватать странных женщин за револьверы – не самая лучшая мысль. – Я задумалась. – Или хватать чужие револьверы, когда странная женщина – это вы.
– Пф-ф, – она закатила глаза. – И что он мне сделает? Убьет?
Я мигнула.
– Ну да. Это револьвер. Этим они обычно и занимаются.
– Преувеличиваешь.
– Что?
Я огляделась. Я видела их даже с наступлением темноты. Их строй стал свободнее – как и дисциплина, – однако они по-прежнему были здесь. Революционные солдаты собирались оравами и хмуро зыркали на тщеславных имперских офицеров, бросавших на них пронзительные взгляды со своих мест. Они не сменили оружие на вино. Скорее – решили, что пригодится и то и другое.
– Ты что, не замечаешь всех этих людей, которые вот-вот друг друга перестреляют? – поинтересовалась я у женщины.
– А, эти? – Она презрительно фыркнула. – И что же они сделают?
– Откроют стрельбу и всех убьют, например.
– Первый, кто выстрелит, лишится благосклонности Двух-Одиноких-Стариков. – А значит, потеряет торговые контракты, гарнизон в городе и все, что дает им этот чудесный Вольнотворец. Какой безумец осмелится?
– Тот, у кого много оружия.
– Ты слишком долго пробыла в Шраме, дорогая. В таком фригольде, как Последнесвет, все иначе. У нас тут цивилизация вышла на новый уровень. – Она облизнула губы. – Так что, ты нассышь мне на лицо или я зря время трачу?
Я мигнула.
Посмотрела на нее долгим, очень пристальным взглядом.
Молча запахнула плащ, развернулась и ушла.
Я шагала по улицам, выбирая нужные повороты, пока богатство вокруг не померкло вместе со светом фонарей. Постройки стали облезлыми, каналы – мутными, запахи из благоухающих превратились в зловонные. Свернув за угол, я попала на широкую площадь, и меня встретили ароматы виски и звуки бесчинств.
Последнесвет очарователен, однако он все еще фригольд и все еще находится в Шраме. Пусть его улицы вылизаны, а люди уверены в своей особенной цивилизованности, копнешь поглубже – обязательно в конце концов наткнешься на здоровенный колодец дерьма.
А чтобы найти Жучью площадь, даже копать долго не придется.
Фонари пусть и свисали спутанной паутиной между теснившихся бок о бок домиков, но их вощанку покрывала гарь, а тусклые огни постоянно мерцали. В узком канале болтались бутылки и мусор. Запахи парфюмов и вина заменила вонь жаренного на открытом огне мяса и дешевого виски. Смех здесь – грубый, гортанный – звучал в ответ на неприличные шуточки или пролитую кровь. А горожане…
