– Возникает вопрос, Салазанка, – прошептал он, – а именно – почему.
Вот тут-то и стоило все ему рассказать, разумеется.
О Плевелах. О Враки. Обо всем. И, признаюсь, глядя в его глаза, я хотела так и поступить. Эти слова, это имя пришли с едким чувством, что поселилось в черной дыре где-то внутри меня, засело у меня в горле. Я хотела, я больше всего на свете хотела ему рассказать, выпустить эти имена наружу.
Я не могла.
Алотен прощал мне многое. Больше, чем я заслуживала, честно говоря. Прощал, что я веду себя в его обществе невоспитанно и грубо. Что я херово служила Империуму. Он простил даже то, что перестала херово служить и ушла в скитальцы с концами.
Но если бы я рассказала ему, почему искала Враки, почему хотела присвоить всю славу за убийство величайшего предателя Империума… этого он мне никогда не простит.
Да и не друг он мне на самом деле. Мы не проводили много времени вместе, мы ни в чем не соглашались, мы не особо ладили, даже когда оба служили Империуму. И пусть не как друг, Алотен был тем, к кому я могла обратиться в Шраме, рядом с кем я не ждала удара в спину, кому хоть самую малость на меня было не насрать.
И я не была готова от этого отказаться. Пока не была.
– Награда, – солгала я. – Он с кем-то работает. Уложу обоих, заработаю больше.
Лицо Алотена не выразило ни удивления, ни обиды, ни любопытства. Я так и не поняла, что из этого обеспокоило меня больше.
– Награда, – произнес он. – Простой металл.
– В том, что помогает мне выжить, нет ничего простого, – пробормотала я.
– В том, что помогает тебе тонуть в крови, выпивке и клинках.
Я уставилась на него в ярости.
– Можешь предложить определение слова «жить» получше?
– Могу. – Уголки гул Алотена дрогнули призраком улыбки, которую я так редко видела, даже когда мы ладили. – Служить.
Я отвернулась в сторону, чтобы он не увидел, как я закатываю глаза.
– Хотела бы я хоть раз погостить у тебя, не выслушивая сраные лекции.
– А я хотел бы, чтобы ты отправлялась убивать чудовищ, прикрыв талию, но, судя по всему, сегодня мы оба окажемся разочарованы. – Алотен подался вперед и, упираясь локтями в колени, взглянул на меня. – Ответь откровенно. Разве ты не устала от этого?
Я не видела причин отвечать откровенно шпиону, и уж тем более человеку, способному принять любой облик. Я отвела взгляд, но он продолжал упорно говорить и смотреть.
– Кровопролитие, насилие, сражения. Когда постель, в которой ты проводишь одну ночь, на следующую становится полем битвы. Когда человек, которого ты целуешь утром, с закатом приставляет нож к твоему горлу. – Алотен вздохнул. – Я отверг жизнь скитальца, но знаю ее слишком хорошо. Не бывает друзей, которые не превратятся во врагов, а семья из оружия выходит никудышная.
– Да что ты знаешь?! – Я не ожидала, что сорвусь. И уж тем более не ожидала, что внутри меня вспыхнет такой жар. – Все треплешься про Империум, как будто он воплощение благородства, как будто они видят в тебе не только Прах и магию для своих целей. Ведешь себя так, будто мы все до единого ушли в скитальцы из жажды золота и только.
– Полагаю, мотивом стало и некое туманное, избитое понимание «власти», – заметил Алотен. – Или что-то еще?
– Сраная свобода, вот что еще!!!
Слова вырвались у меня изо рта сами собой и рухнули на пол. Я вскочила на ноги, сжала кулаки, сцепила зубы. Какофония согласно вспыхнул, так горячо, что бедро обожгло сквозь кобуру. Но в кои-то веки мне было плевать.
В кои-то веки я горела сильнее.
– Мы рождаемся с этим даром, волочим его бремя всю жизнь ради службы на благо других, а когда умираем, не остается даже трупа. Хватит с меня того, что кто-то отнимает мое!
Я не заметила, когда успела так взвинтиться, когда успела так над ним нависнуть. Дыхание вырывалось из-за стиснутых зубов короткими, злыми хрипами.
Может, Гальта права и я не понимала, почему Заговорщики так поступили. Может, прав и Алотен и я не понимала истинную ценность службы. Может, я многого не понимала.
Зато я знала, каково это, когда тебя сводят лишь к силе. Когда все добрые дела, которые ты сделала, вся любовь, которая у тебя была, все шутки, которыми ты кого-то веселила, все истории, которые ты знала, и люди, которых ты помнила, значат, блядь, куда меньше, чем сила, которой ты обладаешь.
Вот что я знала – и знала хорошо. И меня задевало, что этого не знал Алотен. Задевало, что мои зубы так сильно сжимались, что мои глаза так пылали. И даже не задевало, а рвало на части, что Алотен следил за мной с холодным бесстрастием и, сука, даже не моргал толком.
Он окинул меня взглядом – татуировки, пыль на одежде, револьвер на бедре, – и остановился на шраме, почти скрытом под рубахой. Рубец заныл, вдруг устрашившись такого внимания.
– И кто будет рядом, – прошептал Алотен, – когда у тебя ничего не останется?
Я не заметила, когда успела осесть обратно на софу. Когда из голоса ушел весь огонь и требования превратились в мольбу.
Не заметила, как вдруг налилась тяжестью. И будто вернулась в ту темноту.
– Салазанка.
Я подняла взгляд. Алотен протягивал мне руку. Он никогда не коснулся меня первым, не спросив прежде. Такой уж он благородный. И я, наверное по привычке, взяла его ладонь.
Но, так или иначе, стало легче.
– Быть может, – тихо произнес Алотен, – это не лучший вариант. Но тогда, быть может, мы, маги, не рождены для идеальной жизни. Скитальцы ли, имперцы ли, неважно, враги видят в нас чудовищ, союзники – инструмент, и неважно, каким путем мы идем. Нас предопределяет наш дар, наше бремя, наша Мена.
Он улыбнулся мне. Губы его стали тоньше, чем прежде.
– Ведь так?
Алотен осторожнее большинства, он расходовал магию крайне бережно. Однако он отдавал ту же плату, что и любой другой мастер масок. Госпожа Негоциант дарила им хитрость, коварство и способность преображаться, но забирала саму их личность.
Я всмотрелась в его лицо. Перемены были едва заметны, но все же. Исчезли брови. Мочки ушей. Веки не закрывались до конца. Госпожа Негоциант забирала его лицо, капля за каплей, и когда она с ним покончит, когда пропадут его хищные глаза и длинный нос, останется лишь гладкое белое полотно.
Иногда мы понимали друг друга. У нас обоих были свои шрамы.
– Быть может, тогда, – Алотен стиснул мою ладонь, – нам просто не суждено обрести нормальную семью, визжащих негодников и супругов, что с годами взращивают в себе ненависть к нам за все то, что мы забывали им сказать. Быть может, вот она, наша истинная Мена. Однако, – его лицо на мгновение стало отстраненным, – для меня никогда не стоял выбор между имперцами и скитальцами, но только между смертью в одиночестве и смертью во имя цели. Такой выбор – это неправильно, ненормально. Но, быть может, большего нам не дано.
