– РАНЬШЕ Я ЛЕТАЛА!
Я поняла, что это мой голос. Это кровь, хлынувшая к конечностям. Тепло, возвращающееся в мое тело. Ощущение прикосновения, когда Лиетт взяла меня за руку и посмотрела в глаза.
– Она вся горит, – еле слышно сказала Лиетт. – Мы далеко?
– Не очень. Но придется спешить, как только доберемся до Нижеграда.
– Так поторапливайся, твою мать. Я не могу ей помочь, пока ты не…
Ее слова растаяли. Тепло исчезло. Зрение, слух и чувства отключились. Я снова соскользнула куда-то в темное, холодное, далекое место.
Но даже там…
Его песня, его жгучие стихи преследовали меня.
56
Нижеград
Мой сон был долог, темен и бессодержателен. В пустоте, сомкнувшейся вокруг, я была похоронена так глубоко, что оставалась глуха к воплям мертвых, слепа к их улыбкам и тому ужасу, что ждал меня после того, как мое тело очистят птицы-падальщики, а Прах моего скелета развеет пронзительный ветер.
Итак, дела пошли на лад.
Но всему хорошему приходит конец. И в конце концов я проснулась на кровати с добротными простынями, рядом с тазом, полным холодной воды, и без капли виски в обозримом пространстве. Очевидно, это не ад, но и далеко не рай.
Значит, я все еще жива.
Мое внимание привлек странный булькающий звук. Я повернула голову. На подоконнике сидела большая черная птица и задумчиво постукивала клювом по стеклу. Она склонила голову, изучая меня белыми глазами. Разочарована, что не умерла.
Жива меньше минуты, а уже кого-то подвела.
Эта, по крайней мере, развернулась и просто улетела, оставив меня наедине с болью.
Когда мои глаза привыкли к свету угасающего дня, просачивающемуся сквозь ставни, я увидела, что не одна в комнате. Каждый свободный дюйм пространства был занят грудами книг, страницы были испещрены обрывками ткани и бумаги. Зеркало на комоде было полностью скрыто стопкой томов высотой с меня.
Дом Лиетт. Это было похоже на чужую жизнь, пробуждение здесь, в гробнице счастливых времен и снов, которые никогда не станут реальностью.
Дышать стало легче, сердце размеренно билось, и тело перешло от ожидания смерти к агонии боли. Я чувствовала ее знаки, начертанные вокруг каждой раны, бережно обернутой повязками. И когда я встала с постели, скрипя каждым суставом и протестующе ноющими порезами, в нос ударил запах лекарственных трав.
Значит, ее навыков не хватило.
Лиетт ненавидела медицину. Человеческое тело, по ее словам, было до смешного простым устройством, которое постоянно отказывалось работать как должно и могло быть легко починено. Плюс медицина поддерживала жизнь множества людей, а Лиетт считала, что мир может обойтись без дополнительного населения. И все же я чувствовала, с какой тщательностью она обрабатывала раны и накладывала бинты. Растирала сведенные напряжением мышцы. Дочиста смыла грязь, пот и кровь.
Она даже вымыла мне голову, пока я спала.
Наверное, это жутковато. Но когда кто-то тебе нравится, это считается сентиментальным. На стуле лежала моя одежда, выстиранная и аккуратно сложенная. Подозреваю, не столько из-за заботы обо мне, сколько из-за отвратительного запаха. Она неплохо потрудилась, пока я была в отключке.
И натягивая рубашку, я вдруг остановилась. А сколько я была в отключке?
– Ты уверен, что хочешь кофе?
Голос Лиетт доносился из соседней комнаты. Я услышала стук чашки о столешницу, потом кто-то ее поднял и сделал долгий медленный глоток. Я почти слышала, как она недовольно хмурится.
– Судя по виду, тебе нужно что-то покрепче.
– Я не пью, – проскрипел Кэврик, словно глотал гравий. – Но все равно спасибо.
– Хех. – Я слышала, как она скользит по нему оценивающим взглядом. – Но ты все-таки подумай об этом.
Он хмыкнул.
– И за это тоже спасибо. Но у меня еще есть дела, и мне нужно быть бдительным.
– Тогда, наверное, не стоило ехать по Шраму две ночи подряд. – Лиетт села, стул отозвался скрежетом.
Последовала долгая задумчивая пауза, затем неуверенное:
– Я… я рада, что ты это сделал.
– Я рад, что ты вернулась с Вепрем, – ответил Кэврик.
– Да. – Она вздохнула. – Прости, что оставила тебя умирать в этой… шелухе… штуке.
– Все нормально. – Он помолчал. – То есть не нормально, но уже все позади.
Он допил кофе и отодвинул чашку.
– Извини, что снова беспокою тебя, но мне придется составить рапорт об этом.
– М-м-м, – жидкость плеснула о фарфор. – Надеюсь, ты тщательно взвесишь все, что сообщишь. Не пойми меня неправильно, я не заискиваю, но насколько я ценю то, что ты сделал, настолько же…
Я почти чувствовала, как ее взгляд неумолимо движется в мою сторону, как будто она видела сквозь стены, где я стояла.
– Я… могу это понять, – сказал Кэврик. – Но мой долг требует от меня быть тщательным.
Еще одна пауза. На сей раз менее задумчивая.
– Мне жаль это слышать, – ответила Лиетт после долгого молчания.
Конечно, это относится не ко всем женщинам, но, по моему опыту, тот, кто произносит эти четыре слова, либо идет домой, либо достает нож. А Лиетт уже была дома.
Я уже хотела вмешаться, но расслышала усталость в голосе Кэврика:
– Я должен рассказать… передать им. – Он тяжело опустился на стул. – Что мне рассказать им? Что я позволил скитальцу похитить меня? Что увидел последнюю вспышку в огне и, отказавшись от битвы, преследовал птицу, летящую к умирающей женщине? Что довел Вепря почти до предела, чтобы вернуться сюда? Если я расскажу это офицеру, меня казнят за дезертирство в лучшем случае и за измену – в худшем.
– А есть разница?
– Если дезертир – умираешь всего один день.
– О-о… – Напряжение из ее голоса исчезло, оставив лишь отголоски боли. – Я… Спасибо тебе тогда. За все, что сделал.
– За то, что не выполнил свой долг? – насмешливо спросил он.
– Если это значило вернуть ее, – ответила Лиетт, – то – да.
Кэврик, как и все мужчины с тяжелыми мыслями, тяжело переводил взгляд. Слышно было, как он тяжко ударяется о предметы. Когда его взгляд коснулся чашки, он был так тяжел, что его голова почти падала на стол.
– Официальное сообщение от Ставки Командования, – сказал он. – Империум тайно наращивал в Последнесвете силы, намереваясь свергнуть правительство и перевести город под имперское управление. Революционные силы были направлены для обеспечения свободы города и защиты его жителей от захватчиков Империума.
– Ты веришь в это? – спросила Лиетт.
