Ну правда. Прелесть этой комнатушки почти не портил лежащий посреди нее труп с раздробленным горлом.
– Еще один, – мрачно заметила Лиетт, которой явно наскучило ждать внизу.
Я не стала ее останавливать. Она протиснулась мимо меня и опустилась на колени рядом с мертвецом. Я и не думала беспокоиться, пока Лиетт не шарахнулась от него. Она никогда не шарахалась.
– Ох, Отпрыски… – прошептала она. – Взгляни на его шею, – указала Лиетт на месиво красной плоти, которое только притворялось шеей. – Ее как будто раздавили.
– Наверное, другой агент постарался.
– Какой еще агент? – подняла на меня взгляд Лиетт.
– Он революционер, – отозвалась я.
– Чушь. Где тогда мундир?
– Ну, херовый был бы тогда из него шпион, м-м? – Я кивнула на кровати, безукоризненно заправленные, и ровненько стоящие рядом ботинки. – Солдат может сбросить мундир, но не привычки. И смотри, – я указала на непочатую бутылку вина. – Революционеры не пьют.
– Не самое убедительное доказательство.
– Ну да. Скорее – чутье. – Я сняла один плащ с колышка, взвесила в руке. Проткнула Джеффом его край и достала пачку аккуратно свернутых писем. – А доказательства – вот.
Скажешь, это странно, что я знала, где их искать? Ведь обычно весь смысл потайных карманов заключается в том, что никто не знает, где они. Думаю, для подавляющего большинства людей эти плотные плащи ничем не примечательны. Однако блистательное меньшинство обитателей Шрама, которые сталкивались с революционными агентами, переходили им дорогу или становились их целью – меньшинство, к которому я, так уж вышло, принадлежу, – знают, куда смотреть.
Я мельком пролистнула бумаги. Куча бреда. Очередной сраный шифр. Причем такой, что быстро и ловко, как магический, не разгадать. Революционное дерьмо из-под птицы. Я могла кое-что разобрать – в моей работенке с этими мудаками приходилось сталкиваться не раз и не два, – но общий смысл улавливала в лучшем случае очень смутно.
– Сюда отправили двоих, – пробормотала я, вчитываясь. – Для наблюдения. Они искали интересующую их личность. Скитальца. – Я сощурилась, словно ответ прятался от меня за этой дурацкой мешаниной символов. Ничего не нашла и выбросила послания. – Кого именно – не говорится.
– Может… одного из них? Из имен в твоем списке?
Я покачала головой. Отвернулась.
– Да хер знает.
Лиетт глянула на мертвеца.
– Вот этот знает, например.
Меня как ледяной водой окатило.
– Ты же не всерьез.
– Дело не в моей серьезности, – отозвалась Лиетт. – А в твоей. И если ты решительно настроена отыскать тех, кто в твоем списке… Если… – Она поколебалась, вздохнула. – Если так тебе станет лучше… то есть способ. – Лиетт снова многозначительно глянула на труп. – Он достаточно свежий.
Как я упоминала, чаропись – это искусство, что наделяет неживую материю новой сущностью. Сталь может стать мягкой, словно шелк; шелк может обжечь, словно пламя. Исход зависит от мастерства чарографа, нанесенных символов и особенностей материала, но, в теории, что угодно можно убедить стать чем-то другим.
Даже труп.
Мне это не нравилось. В нашем убогом мирке мало на что можно положиться, однако к одной вещи я все-таки привыкла: к тому, что мертвые остаются мертвыми. Ну, или должны оставаться. Правда, если знать подходящего чарографа и найти вескую причину рискнуть, это можно изменить. Лиетт – лучший чарограф. А причин у меня было семь.
И каждая стоила риска.
Я неохотно кивнула. Лиетт выдернула из волос перо, сняла с пояса чернильницу. И принялась выводить символы на лице мертвеца аккуратными, выверенными движениями. Она знала, как опасно облажаться.
Но Лиетт – лучшая. И, как только она вывела последнюю черточку, глаза мертвеца распахнулись. Почерневшие от крови, сгнившей изнутри, они смотрели в никуда. Губы задрожали, и с них сорвался едва слышный, словно звучащий издалека, напряженный голос.
– Неумолимый, – охнул мертвец. – Это ты?
Я не знала, к чему это он, но не собиралась спрашивать. Все равно не услышит. Мертвопись способна заставить достаточно свежее тело пережить его последние мгновения. А более сложные чары обычно заканчиваются… грязно.
– Брат мой, – прошептал он. – Что с твоим лицом? Я слышал на площади шум. Что стряслось? Туда вели людей. Ты видел нашу цель? Ты видел Враки?
Была лишь одна вещь, способная заставить мою кровь похолодеть в жилах. Это имя. Имя, которое возвращало меня к беспросветной тьме, тихому перешептыванию и крови, стекающей на ледяные камни пола. Имя, которое вызывало у меня желание развернуться и бежать прочь.
Я его сдержала. Я продолжила слушать.
– Неумолимый? Ты не… Погоди, вернись. ВЕРНИСЬ!!! БРАТ, ЭТО!.. ЭТО… ЭТО…
Лиетт поспешно стерла со лба мертвеца символы. Он рухнул на пол, снова став нормальным покойником.
– И все?
– Начал повторяться. Значит, больше его труп не вспомнит.
– Дерьмо из-под птицы, – проворчала я. – Ты куда больше добивалась от тела, я видела.
– Ты видела. – Лиетт одарила меня пустым взглядом. – Помнишь, чем дело кончилось? – Она покачала головой. – Если тебе недостаточно, Сэл, считай это доказательством, что весь твой замысел – блажь. Их здесь нет. Они сотворили такое, чтобы избавиться от преследования. – Лиетт указала на раздробленное горло мужчины. – Что тебе еще нужно?
Я уставилась на труп, прокручивая про себя его последние слова. Лиетт смотрела на меня, надеясь, выжидая, когда я наконец уступлю, признаю, что затея моя бессмысленна, когда я образумлюсь.
Разочаровывать ее мне было не впервой.
Да это, чтоб его, даже не самое страшное ее разочарование в тот день.
– Что он там сказал, – спросила я, – о городской площади?
14
Старкова Блажь
Раньше магия была полна таинства.
Когда она впервые открылась человечеству, ноли принялись сжигать ранних магов заживо. Те, в конце концов, начали сжигать нолей в ответ, и ты знаешь, что в итоге из этого всего вышло. Магия стала наукой: ее можно измерить, воспроизвести, предсказать. Маги вычислили, что в точности нужно отдать, чтобы получить желаемое. И с тех пор мы все время от времени себя убеждаем, что управляем магией.
А потом внезапно случается нечто такое, и ты понимаешь, что это только иллюзия.
А потом ты вдруг видишь то, что открылось мне в тот день на площади Старковой Блажи. И тогда ты понимаешь, что ни хера не знаешь. Ни о магии. Ни о людях. Ни о том, на что способны магия и люди.
Я знать не знала об этой площади до появления в городе семи заговорщиков. О женушках, что сплетничали и смеялись у колодца. О детях, которые наверняка там играли. О стариках, ворчавших под карнизом лавки о тяжкой жизни.
