Третта властно уставилась на Сэл сверху вниз.
– Поэтому он и стремился тебя остановить.
Пленница молча смотрела в ответ. Третта с болезненной гордостью заметила на лице Сэл негодование, пусть мимолетное. И она наконец заговорила, медленно, ядовито:
– Какая, однако, речь. Сколько раз командир тебя лупил, пока ты не запомнила ее наизусть?
– От тебя смердит завистью, – не повелась Третта. – Скитальцы – выходцы из Империума, ты воочию видела разложение, которое породило Революцию, и преступила даже столь шаткие клятвы в погоне за наживой и насилием просто потому, что так захотела.
– А еще ради моды. – Сэл закатала рукава рубахи, обнажая птиц и пляшущие грозовые тучи на коже. – Но, по крайней мере, если кому-то вздумается меня убить, я буду готова.
Третта сощурилась.
– Революция хранит своих…
– Ага, это все очень мило, – отмахнулась Сэл, зевая. – Вы, ноли, сплотились в прекрасную нацию, которая служит вам всем. Но с магией или без, мы все по-прежнему люди. У парня не встанет на патриотизм. Гордость нации не согреет девицу по ночам.
– Но такого не может случиться, – произнесла Третта, остро ощутив дрожь в своем голосе. – Не с нами. С кем угодно, кроме нас.
– Ага…
Взгляд Сэл стал пустым, она смотрела на свои ладони. Провела пальцем по татуировке.
– Вот как все должно быть, да?
Молчание пленницы не осталось незамеченным – хотя бы потому, что Третта впервые за всю их беседу испытала не ярость и раздражение, а напряженное любопытство, которое заставило ее подвинуть стул обратно и сесть за стол.
– Он тебя знал. Небесник.
– Как я и сказала, верно? – отозвалась Сэл, не поднимая головы.
– Сие подразумевает определенную искренность, что, в свою очередь, подразумевает, что в тебе еще есть укромный уголок, не заполненный дерьмом, где и обретается эта самая искренность. И ты всего лишь намекнула. – Третта подалась ближе, задумчиво сцепила руки. – Раз у тебя есть список и причина преследовать Заговорщиков, ты наверняка с ними знакома. Но причиной может быть что угодно – оскорбление, неоплаченный долг или что там еще, из-за чего скитальцы друг друга убивают.
– На твой выбор. Они – тот еще букет мудаков. – Сэл, помолчав, прикинула. – Мудацкий букет, если угодно.
Женщина-скиталец, зевая, забросила ноги на стол и заложила закованные в кандалы руки за голову. Изобразила полнейшую скуку – с той же легкостью, с какой набросила бы на плечи плащ. Однако Третта допрашивала множество пленников. Она повидала достаточно этих «плащей», чтобы знать, где поизносились швы.
Сэл выдало лицо. Стиснутые зубы. Поза – слишком неловкая, напряженная, неестественная. И глаза, пусть лениво прикрытые, следили чуть внимательнее, словно изучая, купилась ли Третта.
Третта поджала губы.
– Назови свою любимую оперу? – спросила она.
И, к ее удовольствию, на лице Сэл прорезалось удивление.
– А?
– Первое время моей любимой была «Две пассии юноши», – продолжила Третта. – Имперская опера, формально запрещенная в Уэйлессе. Тем не менее всем будущим офицерам положено ее изучать, чтобы лучше понять вероломных имперцев. Эта опера о войне, как ты знаешь. Великий Генерал считает, что она помогает постичь, как думает враг.
– Тогда у вашего Генерала дерьмовые идеи, и вкус тоже дерьмовый. «Две пассии» – опера для детей.
– С одной фразой я соглашусь, а за другую, если ты повторишь ее, изобью тебя до полусмерти. – Третта откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. – Да, «Две пассии» повествуют о том, как ребенок видит войну. Я поняла это, как только прочитала все строфы о глазах. Их там прилично – об ужасе в глазах людей, уходящих на битву, навстречу судьбе. И снова, и снова.
– В Катаме обожают лирику.
– Именно. Эти строки написаны, дабы укрепить веру испорченных гедонистов Империума, подтвердить, что война – всего лишь долгая, пространная драма, чтобы им не приходилось ворочаться ночами, думая о том, в какой ад они отправляют своих солдат. – Третта машинально подтянула перчатку. – Во время своей первой битвы я не запомнила ничьих глаз. У всех нас они были остекленевшие, как линзы в очках.
Она сжала кулак. Перчатка затрещала по швам.
– Что я помню, – произнесла она, – так это улыбки.
Вот оно. Не заметишь, если не ждешь. Пусть на лице Сэл вновь отражалась скука, правая сторона напряглась. Та, что со шрамом.
– Их я помню. Мужчин и женщин, бредущих сквозь грязь и трупы. С такими же пустыми глазами – и широкими улыбками, хотя другие вокруг них кричали, задыхались в талом снегу. Словно они были рождены быть там, словно они рождены для насилия. – Третта смерила Сэл холодным взглядом. – Как Креш Буря.
Пленница не стала скрывать прорезавшееся презрение. Или, может, попросту не могла скрыть. Когда она отвернулась, Третта подалась ближе.
– Ты хорошо знаешь эти улыбки. Знаешь, что он сотворил, потому что видела воочию. И если ты знаешь его, держу пари, что знаешь и остальных. – Она сощурилась. – Ты была с ними, верно? Ты участвовала в Заговоре против Короны. Ты знаешь куда больше, чем говоришь, и…
– «Вуали моей госпожи», – вдруг произнесла Сэл.
Третта не просто вздрогнула, но отшатнулась, как от удара.
– Что?
– Моя любимая опера, – пояснила Сэл. – «Вуали моей госпожи». Первоначальный вариант, а не эта новая поделка.
– Не пытайся сменить тему.
– Не пытаюсь. Ты спросила. Я ответила. Ваш Генерал, видать, думает, что любимая опера может многое сказать о человеке.
Третта нахмурилась.
– «Вуали»… бесполезны. Витиеваты и бессмысленны.
– Ой ли? Не помнишь начальную строфу? – Сэл прикрыла глаза и зашептала: – Коль чары и война не разлучат двоих, отчего двое близки и все же глаз друг друга не увидят?
– Нелепая строфа и еще более нелепый вопрос.
– В этом вся красота. Как двое могут быть так влюблены, что война не способна их разлучить, но не обладать глубиной, чтобы найти в себе эти чувства друг к другу.
– Всего лишь глупая история любви.
За краткое время, проведенное в обществе пленницы, Третта стала различать множество ее улыбок – пошлые ухмылки, высокомерные усмешки, – однако той, что расцвела на лице Сэл сейчас, мягкой, тянущей оковы шрамов, она еще не видела.
– Мне нравятся истории любви.
Третте это было не по душе.
– В них все равно нет никакого толка для… – проворчала она.
– «Вуали» нравятся мне больше всего, – перебила ее Сэл, – потому что ответ на вопрос есть в первом акте. Ты ведь помнишь, да? Они проходят через войну, боль, страдания, продолжая упорно придерживаться традиций, из-за которых неспособны признать любовь друг к другу. И ты гадаешь, почему они не могут просто взять и открыться, но тогда это уже будет не их любовь. А всего лишь обычные ухаживания.
