Я кивнула.
– Тальфо.
Ты, должно быть, даже не знаешь, кто такой Тальфо по прозвищу Плеть. Но поживешь в Шраме подольше, и, заверяю, ты познакомишься с его деяниями.
До тебя наверняка доходили рассказы о подразделении революционеров, которые вдруг наставили штык-ружья друг на друга и выстрелили. Или, может, о богатой наследнице, которая посреди полного зала гостей на балу заорала про пауков и принялась раздирать себе лицо ногтями. Или о таверне в Алоречье, где двадцать мужиков заказали себе крепкой выпивки, а потом совершенно спокойно перерезали себе глотки.
Скитальцы любят громкую славу, это чистая правда, и мастера мрака не исключение. Однако если большинство хочет запечатлеть в истории свое имя, мастера мрака стремятся славиться лишь мертвыми телами, которые оставляют. И даже среди них Тальфо разительно выделялся.
Хотя по нему и не скажешь.
Существо, представшее передо мной, на вид едва могло держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы протащить меня через весь этот ад. Согнутый, трясущийся, тощий и весь обмотанный грязными белыми бинтами, как будто страдал от болезни, название которой еще не придумали. На виду оставались только глаза, немигающие, красные, и зубы в безгубом рту.
– Не рад.
– Тогда надо было пустить в ход что-нибудь посерьезнее твоих дерьмовых трюков, – отозвалась я. – Вдруг прикончил бы.
– Лгунья.
Я усмехнулась. Скорее для себя, чем для него; после увиденного я чувствовала, что так надо.
– Ага, ты и правда всегда видел меня насквозь, Тальфонанак. – Я взглянула в его лицо. – Наверное, потому что вообще не моргаешь. Рано или поздно я бы явилась по твою голову.
– Маловероятно.
Я смерила его холодным взглядом.
– Ты слишком долго бодрствуешь, Тальфо. Память уже подводит. – Я подняла Какофонию. – Ты, должно быть, позабыл, что вы, мрази, сотворили в Катаме, иначе никогда бы не переставал думать обо мне.
Я шагнула вперед.
– Не переставал бы гадать, когда я за тобой приду. За всеми вами.
Я навела на него Какофонию.
– И твоей последней мыслью станет мое имя.
Я сделала еще шаг.
– Сэл Какофо…
Сзади послышался шорох шагов. Я рывком развернулась – Джефф прыгнул в ладонь – и вонзила клинок в мягкую плоть. Он по эфес утонул в чьей-то груди. В темноте я увидела лишь блеснувшие темные глаза – когда они в изумлении взглянули на меч.
И эти глаза вспыхнули фиолетовым. Мне в уши хлынула песнь Госпожи. Одна рука выдернула клинок из плоти, где не осталось ни царапины. А другая?..
Другая, вылетев из темноты, врезала мне по виску и сбила с ног.
Падая, я успела мельком увидеть Тальфо, который смотрел на меня, не мигая. Я не чувствовала под собой камня, не чувствовала рук и ног, только холод и пустоту. К счастью, хоть зрения не лишилась.
– Ха! Что я говорила? Говорила же, она попадется!
К несчастью, слуха я тоже не лишилась.
– Как долго ты выдумывала эту фразу, Сэл? – вонзился мне в ухо женский голос, приятный как скрежет ржавого гвоздя. – Бля, да я голову дам на отсечение, ты себя такой крутой воображала. «И твоей последней мыслью станет мое имя». Ха! – Она довольно загоготала, паршиво меня передразнив. – Звучит не так драматично, если в процессе обосраться и свалиться без движения, правда?
Ну, уж по крайней мере я не обосралась. Но в сложившейся ситуации только это меня и радовало. Я поняла, с кем столкнулась, еще до того, как у меня перед носом возникли ее черные ботинки. И еще до того, как она опустилась на колени, чтобы я взглянула прямо в ее маленькие темные глазки на грубом лице, я поняла, что вляпалась.
– Сэл, – проговорила Гальта Шип с широкой и выщербленной, словно ножевая рана, улыбкой, – давненько не виделись?
32
Высокая Башня
Бессонная.
Третта покрутила бокал, всматриваясь в темное вино. Она, разумеется, знала эту крепость. Как и Стену Покорного, Долгий Дозор, Зеленоречье, Гнутогвоздь и, конечно, Последнее Слово Сурового. «Нерушимая шестерка» – третья песня, которую учил всякий ребенок Уэйлесса, сразу после Революционного Гимна и «Хвалы Генералу».
Третта прислонилась к стене, закрыла глаза. Как же там?..
«Стены широкие, вечные, сломлен имперский прибой,
Молот моей Революции поддержит дух боевой,
Нерушимые Шестеро вечные, как небо над головой!»
В темноте коридора, себе под нос, эти слова прозвучали совсем не так, как в устах тысячи кадетов, которые запевали их в унисон под могучий аккомпанемент военного оркестра из сотни человек.
Впрочем, возможно, что так было уместнее, ведь Нерушимую Шестерку давным-давно разрушили.
Третта ощутила укол злости на саму себя за контрреволюционную мысль. Великий Генерал говорил, что крепости не разрушены, что однажды они вновь станут бастионом против Империума, блистательной стеной, оберегающей Шрам для детей Революции.
Великий Генерал всегда прав. Даже если Третта понятия не имела, как так может быть.
Нерушимые стали первой линией обороны, возведенной после того, как революционеры – в те далекие дни еще просто «ноли», как их прозвали угнетатели, – свергли своих имперских господ под командованием Генерала. А когда имперцы вернулись, на защиту революции встала Шестерка.
Так было вначале.
Контратака разрослась в полноценную кампанию. Магия погребла Стену Покорного под землей. Долгий Дозор взлетел на воздух – гарнизон предпочел взорвать запасы севериума, нежели сдаться. Зеленоречье захватил Империум. Гнутогвоздь стал фригольдом, населенным преступниками. А Последнее Слово Сурового, тезка ее семьи, утратили среди Плевел.
О том, как пали крепости, пели песни. Ставили бесчисленные оперы о том, как их отвоюют, как изгонят имперскую мразь. У каждого форта Шестерки была собственная опера.
Кроме Бессонной.
О ней никто не пел. Никто не заговаривал о некогда плодородных полях, богатых шахтах, счастливых семьях. Никто не хотел вспоминать изуродованные руины и почерневшие черепа. О Бессонной – только шепотки, слезы, имена.
Враки. Джинду.
Алое Облако.
А больше ничего и не было известно. Лишь то, что туда явились три имперских мага и часом позже Бессонная стала кладбищем. О горстке безымянных солдат, сопровождавших магов, все позабыли – они остались жалкими сносками на полях длинного трактата имперских злодеяний. Третта и сама едва вспомнила, что кроме тех трех там были и другие имперцы.
И теперь одна из них была ее пленницей.
Третта обычно сожалела о задержке казни, однако сейчас все больше убеждалась в правильности своего решения. Что бы ей ни предъявила Ставка Командования за помилование скитальца, все окупится с лихвой, если Третта достанет им сведения о судьбе Бессонной. Может, ее даже снова повысят. Может, даже позволят встретиться с самим Генералом.
