Он бросился ко мне быстрее, чем мог был двигаться человек его размеров. Я крепко держала револьвер, высматривая возможность. Кальто бежал прямо, и не думая уклоняться. Я следила, как он приближается. Как он взмывает в прыжке. Как приземляется…
И вдруг осознала, что в мой план закрался недочет.
Я лихорадочно отскочила в сторону и рванула прочь. Кальто камнем врезался в землю. Та застонала, ушла у меня из-под ног. Я удержалась только потому, что была готова – но с трудом. Я споткнулась, пошатнулась, зажала швы рукой.
Крови на пальцах не было. Пока что.
Я развернулась, направила Какофонию. Кальто был черной тенью на фоне облака пыли, которое сам же взметнул, словно умирающий всхлип земли. И сквозь оседающие песчинки я увидела его лицо: неспешное, невозмутимое, непоколебимое.
Таковы мастера осады.
Госпожа дала им силу, сделала их тяжелее, плотнее, крепче. С их магией маленькая девочка способна пробить ворота форта головой, а старушка – зашвырнуть мужика одной рукой на сорок ярдов.
Или, в случае Кальто, проломить мне голову щелбаном. Но он с этим не торопился.
Видишь ли, в обмен на эту мощь Госпожа требует немалую дань. Ты становишься тяжелым и сильным, как камень, но платишь способностью чувствовать. Сперва Госпожа забирает страх, потом счастье, печаль, гнев, боль и так далее. Если осадник живет достаточно долго, он в конце концов превращается в пустую, бесчувственную оболочку, не помнящую ни о смехе, ни о слезах, ни о разбитом сердце, только об убийствах.
И Кальто прожил дольше многих.
Из облака пыли вышел не человек. Это была машина, хладнокровная, предназначенная лишь для смерти и разрушения. И когда он направился ко мне, я поняла, что все это кончится, лишь когда один из нас окажется под землей.
– Ну как оно, Кальто?
Но это не значит, что можно забыть о приличиях.
– Порядок, – отозвался тот. – Ты как?
Кодекс, если тебе угодно. Да, мы время от времени друг друга убиваем, но скитальцы блюдут ритуалы. А мне нужны были любые преимущества, поэтому я старалась его отвлечь.
– Бывало получше.
Он шел ко мне, беспощадный, немигающий.
– Жаль это слышать.
Я подняла Какофонию. Взвела курок. Прицелилась.
– Спасибо. Это многое значит.
И спустила курок.
Из ухмыляющейся пасти вырвалась Геенна. Пуля на миг прочертила небо и вонзилась Кальто в грудь. Пламя взметнулось бушующим вихрем, распахнуло алые челюсти и поглотило жертву целиком. Пронеслось по его коже, окутало пылающей вуалью.
Такая вспышка должна была испепелить любого человека, птицу или зверя. Обратить в прах любого.
Но ты знаешь меня уже достаточно, чтобы догадаться: мне ничего не дается так просто.
Пламя взревело напоследок и рассеялось. На его месте осталась почерневшая земля, клубы дыма и посреди всего этого – Кальто Скала. Он вышел из обугленного круга, утратив лишь килт.
Вряд ли ты решишь, что больше всего меня в этот момент потряс его обнаженный вид.
И ошибешься.
– Ох, бля, – буркнула я.
– Согласен, – отозвался Кальто.
Он снова ринулся ко мне, и земля застонала под его ногами. Я напряглась, но не побежала. Кальто не чувствовал боли, как чувствовала ее я. Он догнал бы меня в несколько коротких, судорожных вздохов. Я пятилась, пока не ткнулась спиной в камень, и отступать стало некуда.
Кальто занес кулак. Быстро приближался широкими шагами. Я увидела его глаза.
И сквозь страх меня охватила смутная обида, что на лице человека, который вот-вот размозжит мне голову, отражается такая скука.
Он прыгнул. Обрушил кулак. Я метнулась в сторону кувырком.
Вскрикнула, вскакивая на ноги. Из-под бинта, пятная рубашку, засочилась теплая кровь.
Швы лопнули.
Но зато голова не превратилась в красное месиво, так что, эй, все относительно.
Я попятилась, зажимая рану. Кальто с ворчанием пытался вытащить застрявшую руку из камня. Солидный булыжник, почти в половину его роста, стонал и трескался вокруг кулака.
– Удивляешь, Кальто. – Я пыталась отдышаться. – Эта работа ниже твоего достоинства.
– Удачное стечение обстоятельств, – отозвался он, не отвлекаясь. – Я был на пути к Последнесвету. Они предложили мне немало металла в обмен на убийство людей.
– В обмен на охрану.
– А плевать. – Кальто ухмыльнулся. – Но, впрочем, ты права. Меня ждут великие свершения. И я найду их в Последнесвете. – Он повернулся ко мне с пустым взглядом. – С Вратами.
– Вратами? – Я распахнула глаза. – Враки. Значит, он таки в Последнесвете. – Мой разум, пусть окутанный болью, все же сумел собрать кусочки воедино. – Сукин ты сын, собираешься к нему примкнуть?
– Ему нужны люди. Говорят, тому причиной ты.
– Бля, Кальто, – я сплюнула. – Ты… ты не можешь так поступить.
Он выдернул руку из камня, стряхнул осколки с костяшек.
– Я могу что угодно, Сэл.
– Враки – убийца, – ощерилась я, отступая. – Он псих, безумец с сумасшедшим замыслом. Просто послушай. Я знаю, что он творит, и…
– Я слышал его замысел, – перебил Кальто. – Он вернет на имперский престол мага. Он снова воссоздаст этот мир для магов.
– С каких пор тебя это волнует?
– Меня не волнует. – Кальто ухватился за булыжник. Со вздохом пыли, со стоном земли, поднял его высоко над головой. – Зато будет чем заняться.
Я бросилась бежать. Раны болели, но если придавит булыжник – будет гораздо больней. И все же я понимала, что не могу держать скорость и ноги скоро ослабеют. Понимал это и Кальто.
– Окумани ос ретар, Сэл! – проревел он.
На меня упала тень. Я глянула вверх. Ко мне несся булыжник. Какофония обжег руку, подсказал. Не думая, я развернулась, прицелилась, выстрелила.
Руина вылетела, попала в цель, взорвалась. Волна звука раздробила камень на мелкие осколки, и они рухнули тяжелым дождем, бесцеремонно взметая крошечные облачка пыли.
Я прикрылась и отделалась лишь парой камешков. Меня спасла слепая удача; если бы Кальто не сломал булыжник сам, Руина бы просто пошумела, прежде чем меня бы расплющило.
Как бы то ни было, она лишь оттянула момент моей смерти.
Кальто шел ко мне сквозь завесу пыли, лениво, словно прогуливался по парку Катамы. А, собственно, почему бы и нет? Он знал, что я ранена. Он видел мою кровь. Не было никаких причин спешить.
Хотела бы я сказать то же самое.
Мое тело пыталось ускориться. Мозг спешно пытался выдумать план. Оба не преуспели. Рана сильно кровоточила. Мозг пылал от страха и боли. А в револьвере осталась лишь Изморозь.
