Я добралась до сумки, чудом оставшейся невредимой посреди хаоса. Она была открыта, и внутри виднелся целительский набор типично белого цвета, несколько брусков металла и единственная бутылка виски.
Я злобно на нее глянула. Ты, наверное, сочтешь, что в таких обстоятельствах глупо обижаться из-за одной бутылки.
Но я сказала Рените, что хочу две. И после всей этой сраной заварушки я не собиралась уходить с недостачей.
Подхватив сумку, я разглядывала обломки каравана, пока не увидела блеск стекла. Из перевернутого ящика вместе с соломой выпали несколько склянок. И в них плескался не благородный янтарь виски, а насыщенный уродливый пурпур, танцующий и кружащий.
У меня загорелись глаза.
Не виски.
Но хер там я пройду мимо мертварева.
Я схватила флакон, бережно убрала в сумку. И только потянулась за следующим, как повозка рядом застонала. И опасно покачнулась от удара Кальто.
Вот теперь пора бежать.
Я сдержала крик, рывком поднялась и бросилась прочь. Повозка с треском рухнула туда, где я только что сидела, похоронив под грудой гнутого железа все, что там оставалось. Мой бок пылал от боли, я упрямо неслась к холмам, но все-таки на мгновение оглянулась.
Кальто стоял посреди руин, звери и стражи сбежали, повозки лежали горой обломков. Скала бешено замахал кулаками и, не найдя ничего, на чем сорвать злость, испустил сотрясший землю рев. Слепота вскоре пройдет, и он примется искать мое тело. А когда сообразит, что меня среди обломков нет, я должна быть уже далеко.
У мастеров осады множество качеств: они неуязвимы, беспощадны и, что важнее всего, нетерпеливы. Выходит, когда ты почти всю жизнь способен стряхивать с себя пули, как капли дождя, ты не слишком заботишься о мелочах вроде той, чтобы научиться выслеживать беглянку среди лабиринта холмов.
Я бежала, пока мой бок не пригрозил расколоть меня пополам. Кровь, алая, теплая, пропитывала рубашку, ткань липла к коже. Боль выжгла себя из тела, оставив лишь холодное онемение. Времени было совсем мало.
К счастью, оно мне оказалось не нужно. Уже не нужно.
– Сэл!
Кэврик, подбежав, помог мне удержаться, когда я чуть не рухнула, и потащил прочь от бойни.
– Так это был твой сраный план?! Ты же собиралась договориться!
– Я договаривалась. Получилось не очень.
– Нельзя так продолжать, – прорычал он, когда мы обогнули дюну. – Нельзя постоянно творить херню и надеяться, что обойдется. Нужно…
– Нужно кое-что сделать, и прямо сейчас, – перебила я, отнимая руку от бока и показывая Кэврику окровавленную ладонь. – Если ты не против.
Мы уселись у подножья холма. Я безуспешно пыталась отдышаться. Я хватала воздух короткими булькающими всхлипами. Дрожащими руками я полезла в сумку и нашла склянку.
Она была крошечной, не больше моей ладони. Сожму чуть сильнее – сломаю. Жидкость внутри казалась густой, грязной, нездорового фиолетового цвета, напоминающего блеклый отблеск солнца на масле. Но все же, когда я подняла склянку к глазам, жидкость заплясала, как живая. И пусть это была лишь бесформенная слизь, у меня возникло четкое ощущение, что она смотрит на меня в ответ.
Мертварево – странная штука.
– Это что… – Кэврик распахнул глаза, с ужасом понимая. – Сэл, нельзя же…
Я не дала ему договорить. Или себе дослушать. Или успеть сблевать. Зажимая одной рукой рану, я зубами выдрала из склянки пробку. На горлышко скользнула тонкая струйка, словно выглядывая. Я поморщилась, зажмурила глаза, открыла рот и опрокинула туда бутылку.
Жидкость сопротивлялась, стремилась вернуться в склянку, но я сглотнула. Она скользнула жженой желчью по языку, стекла по пищеводу и свернулась мерзостью на дне желудка.
Но ненадолго.
Боль в теле вдруг вспыхнула с новой силой. Внутри меня, прогоняя онемение, взорвался яростный огонь. Я упала на четвереньки, скорчилась, не в силах высвободить застрявший в глотке крик. Мышцы свело. Дыхание исчезло. В глазах потемнело.
Но так уж оно работает. Сперва пытается убить. А если не выходит…
Под моей ладонью начали срастаться мышцы. Кровь скользила обратно в вены. Частички кожи тянулись друг к другу тысячами крошечных ручек, туго стягиваясь и зарастая.
Меня охватила агония. Веки трепетали, я с трудом удерживала себя в сознании и тем не менее не могла не восхищаться процессом.
К мертвареву нельзя привыкнуть.
Боль наконец ушла. Дыхание вернулось – медленным и легким, каким и должно быть. Я глянула на свой бок. Увидела кожу, целую и здоровую, неповрежденную. Тело до сих пор было покрыто запекшейся кровью, но хер бы я на это жаловалась.
Я посмотрела на склянку в руке, нахмурилась. Ты, наверное, назовешь это говно чудом. Я тоже могла бы, если бы не знала, откуда оно берется. И, заметив ужас Кэврика, я поняла, что ему, как и мне, не повезло.
– Это… – прошептал он. – Ты только что выпила мага, Сэл. Это человек.
Я притворилась, что все еще задыхаюсь. Что поднять голову все еще слишком больно. Что угодно, лишь бы не выдать, что я не могу вынести этого взгляда.
Думать о том, что происходит с магом после того, как он обращается в Прах, не слишком умно. Его могут пустить на благородные цели, и тогда из него изготовят нечто полезное, вроде чернил для чарографа. Или его может изучить Вольнотворец. И только по-настоящему невезучий ублюдок попадает в мертварево.
Оно, говорят, способно исцелить что угодно. Болезни, раны, сломанные кости – одним глотком. Однако процесс его изготовления известен немногим.
А цена?
Никто не знает точно, как это происходит, но время от времени Вольнотворец, у которого слишком много знаний и слишком мало моральных принципов, пробуждает кучку Праха. Малейший намек на сознание мага – страхи, злость, печали – дистиллируют и загоняют в узенькую бутылочку, словно в стеклянную могилу, где оно не знает ничего, кроме ужаса и ярости, пока его не съедят заживо. Когда оно чинит тебя изнутри, впитывая токсины, вычищая гниль, излечивая раны, оно все еще остается живым, а потом испаряется.
Если, конечно, не убьет тебя в процессе. Кто-то ведь должен умереть, иначе как вернуть одну жизнь, если не отнять другую?
Эта штука – редкая, дорогая. Ее опасно хранить и уж тем более готовить. И мне стало ясно, как Ренита Эвонин делает деньги, но я думала не об этом.
Я думала о несчастном ублюдке, которого только что выпила. И, пусть от этого бросало в холод, я невольно задавалась вопросом – а вдруг я его знала?
– Пришлось. – Я уронила склянку на землю. – Не было выбора.
Я поднялась и побрела прочь. Мне хотелось оказаться где-нибудь далеко – далеко от Кэврика и его пытливых глаз, от разбитой склянки из-под человека, которого я выпила, от всего, что заставляло меня думать, что Лиетт права и я сломана.
