Признаю, зрелище заставило меня помедлить. Как и о всяком скитальце, о Кассе по прозвищу Печаль ходят свои легенды. На службе Империуму она была ответственной, вдумчивой, осторожной. На службе самой себе она требовала от своих мальчишек высочайшей чести – и отвечала им тем же.
Сбросить с себя ярмо Империума и уйти в скитальцы даром не проходит, это точно, однако увидеть Кассу столь отчаянной, столь взволнованной я как-то и не ожидала. Что же то имя из моего списка для нее означает, что она так за него бьется? Почему ради него она позабыла про благоразумие и логику?
И почему, несмотря на то, что ее огонь утих, я слышала, как песнь Госпожи нарастает?
– Если кто остался в живых, – крикнула Касса в пелену, – бегите! Если кто не сможет – мне жаль.
Что-то вспыхнуло сквозь завесу. Факел стал ярче.
– Но я не могу позволить ей уйти.
И горячее.
– Простите меня.
И охренеть как внушительнее.
Он взметнулся с единым оглушительным, разноголосым ревом: злым воем, что вырвался из глотки Кассы, рычанием огней, что вспыхнули к жизни песнью Госпожи, дикой, яростной. Звук затопил мои уши. А огонь – все остальное.
Я вскинула Какофонию, чтобы выстрелить, но было слишком поздно. Из тела Кассы хлынула громадная волна пламени, взрезав пар, изгнав белый туман чудовищным взрывом света и жара. Я рухнула на пол, ринулась прочь на четвереньках – ослепшая от вспышки, задыхаясь от сгорающего воздуха, сцепляя зубы от боли, когда на кожу падали угли и пепел.
Огонь вздымался вокруг меня, словно живое существо, его языки дергались, пытаясь попробовать на вкус всякую плоть, до которой могли дотянуться, мертвую или нет. Он гнался за мной, а я удирала, позабыв обо всем, кроме спасения. Однако за всеми этими гарью, дымом и бесконечным жаром я понятия не имела, куда направлялась.
Пока не наткнулась на обгоревший труп и кусок стали.
– Сэл.
Ее голос, раздавшись позади, был тих, шаги неспешны. Не спастись – ни от нее, ни от ее пламени, – и она это знала. И пусть я к ней не оборачивалась, я чувствовала в ее взгляде, направленном мне в спину, сожаление. Касса поняла руку.
Ее огонь вспыхнул.
– Все могло быть иначе, – прошептала она.
– Ага, – отозвалась я.
Потянулась, обхватила пальцами эфес.
– Не могло.
Раскаленный докрасна металл обжигал сквозь кожаную перчатку, но ничего страшного. Не худшая боль, которую мне доводилось испытывать. Даже не худший ожог. Я удержала в голове звук голоса Кассы, направление, откуда он донесся, выдернула меч из руки трупа и рывком развернулась. Клинок запел, высекая в воздухе дугу.
Раздался мясистый звук удара.
Шипение влаги, брызнувшей на пол.
Разочарованный вздох тысячи магических огней – один за одним они обратились в дым и угасающие угли.
И там, посреди почерневших руин, стояла Касса Печаль, истекая кровью из ярко-красной черты, пересекающей горло.
Касса осела на колени, я поднялась на ноги. Пламя, которое уже не питала ее магия, померкло, и песнь Госпожи, как и прочие звуки, обратилась в полную дыма тишину. Касса потянулась к горлу, наверное, прижечь и закрыть рану или еще что. Но понимала, как и я, что все кончено.
Может, ее сомнения стоили ей победы в битве. Или моя находчивость. Или, может, это просто слепая удача.
Я не собиралась бросать слова на ветер, рассуждая об этом. У нас обеих их осталось так уж много.
– Не стану говорить, что ты можешь спасти ситуацию, если расскажешь мне то, о чем я спрашивала, – обратилась я к ней. – Все, что я хочу знать – стоило ли оно того.
Я уставилась на нее сверху вниз, на мастера жара, одержавшую сотню побед во имя Империума, и теперь умирающую на коленях, силясь удержать кровь внутри.
– Стоило ли спасать Дарриш?
Касса подняла на меня взгляд, фиолетовое свечение в ее глазах догорало.
– Да, – прохрипела она полным жидкости горлом.
– Если ты знаешь, почему я на нее охочусь, – продолжила я, – то знаешь и то, почему спасать ее было глупо.
– Я знаю почему, – пробулькала Касса. – Я слышала… молву. Ты охотишься… потому что ты чудовище… Ты убиваешь… потому что ты убийца. Я пыталась… спасти…
Она сощурилась.
– Потому что солдаты… убивают… чудовищ…
Хотела бы я тебе сказать, что это меня задело. Хотела бы я тебе сказать, что ее последние слова зацепили некую часть меня, взрезали рану, из которой вытекли и хлынули мне в сердце сожаление и раскаяние. Может, в мире почестнее, в жизни помягче, я бы так и сказала.
Но то был Шрам.
А я – Сэл Какофония.
И никто не стоит у меня на пути.
– Ты неправа.
Я присела на корточки, встретила ее взгляд.
– Я на нее охочусь, – прошептала я, – потому что в миг, когда я в ней нуждалась, все, что я могла – это таращить глаза, упрашивать, умолять, пытаясь понять, почему она не стала меня спасать.
Рот Кассы разинулся. Глаза широко распахнулись. В уголках выступила влага.
Ее тело вдруг содрогнулось.
– Ага.
Она осела на пол. Я поднялась на ноги. И уставилась на алую жизнь, вытекающую из ее горла на пепел.
– Именно так.
3. Долина
Если поразмыслить, люди не слишком уж отличаются от шрамов. Ты живешь, их собирая. И когда появляется новый, ты это чувствуешь. Боль вначале такая свежая, яркая, что ты ощущаешь ее с каждым сделанным рядом с ними шагом. Но затем вы наговорите всякого, а извинения останутся невысказанными, и с течением лет острая боль утихнет до ноющей.
А потом, в один прекрасный день, оглянуться не успеешь, как проснешься и ощутишь в месте, где прежде было нечто иное, лишь онемелость.
Но ты никогда не забудешь, что она там. Ни разу.
Я пробудилась от сна без сновидений. Над телом властвовала боль. В нос ударил запах засохшей крови и пепла.
Меня оседлала женщина.
Ее волосы свисали спутанными черными прядями, которые задевали мое лицо. Я уставилась в проницательные карие глаза, потемневшие от омерзения. Ее голос сорвался с искривленных уродливой, злой усмешкой губ хриплым шипением.
– Ты меня бросила.
Она подняла руки и прижала их к моему горлу. Пальцы впились в плоть, и мое дыхание прервалось.
– Ты меня предала.
Что-то горячее, влажное упало мне на щеку, соскользнуло вдоль шрама. Из глаз женщины катились слезы. А может, из моих. Я не могла сказать наверняка.
– Я тебя любила.
