– НЕТ! – Вообще-то Мерет не собирался кричать. Или вскакивать со стула. Он кашлянул, уселся обратно. – Э-э, я не… то есть, я уже того… э-э, еще в Горьковетке я встретил… – Он изобразил задумчивый жест. – Нет, я спрашивал не о том. То есть… каково это? Быть с кем-то, когда ты скиталец?
Сэл нахмурилась.
– Слушай, не знаю, что тебе там нарассказывали, но мы не то чтобы огнем из причиндалов стреляли. – Она умолкла, прикинула. – Большинство из нас, по крайней мере.
– В смысле… о таком нет историй.
– Ну, мне льстит, что ты думаешь, будто они должны быть, но мы не настолько хороши. – Она снова умолкла, прикинула. – Большинство, по крайней мере.
– Наверное, я просто никогда не задумывался, что у скитальцев такое бывает, – потупил взор Мерет. – Что они занимаются любовью, чувствуют все это… – Он поднял взгляд на Сэл. – Скитальцы вообще влюбляются?
Опять выпалил глупый вопрос, упрекнул себя Мерет. За который Сэл его, несомненно, поднимет на смех. И судя по широкой ухмылке, растянувшейся, словно змея в брачный период, она как раз готовилась это проделать.
Прошел миг. И ухмылка увяла. Потом исчезла. На лице Сэл отразилось беспокойство, словно у нее на языке вертелся ответ, который она не хотела давать. Или который даже не знала.
– Не знаю, – произнесла Сэл. – Не думаю.
– Но ты же сама только что говорила, с Джеро…
– То не была любовь, – перебила Сэл со свирепым взглядом, которого Мерет не заметил.
– Значит, просто секс?
– Я этого не говорила. Я не занимаюсь «просто сексом». Я…
– Тогда что? Животная похоть? Порыв? Это было…
– Для парня со столь миленьким личиком, ты определенно, мать твою, слишком уж часто напрашиваешься на зуботычину, – предупредила Сэл. – Нет, ничего такого. – Она почесала шрам на щеке. – Но и не без такого тоже. Это было… не знаю.
Мерет открыл рот, чтобы предложить помощь. Потом вспомнил, что Сэл сказала про зуботычину, и предпочел посидеть тихонько. Она откинулась на спинку стула, поискала на столе виски, которого там не оказалось, побарабанила пальцами так, словно от этого он бы появился, а когда ничего не произошло, сжала кулак и врезала им по столешнице.
– Просто… усталость. От беготни, охоты, от… – Сэл обвела себя неопределенным жестом. – Этого. Всего этого. – Она уставилась на свисающую с потолка лампу, вздохнула. – Секс… штука приятная, время от времени. Не для всех, но для меня. Он дает мне почувствовать… – Сэл сощурилась. – Будто кто-то может смотреть на все эти шрамы и кровь и думать, что со мной все в порядке.
– Но этого недостаточно, – продолжила она. – Едва ли. Нельзя просто цепляться за те ночи, когда все идет хорошо. Начинаешь нуждаться в днях, когда просыпаешься с болью, а кто-то идет и готовит для тебя кофе. Начинаешь нуждаться в шутках, плохих ровно настолько, насколько надо, и в человеке, которому будет плевать, что ты не всегда подбираешь правильные слова. Нуждаться… нуждаться…
Сэл развела руки. И вся пустота между ними стала тем ответом, который она не хотела произнести, но единственным, который у нее был.
– В большем. А этого скиталец дать не может.
Мерет мигнул.
– Из-за вашего кодекса?
– Нет, кретин, из-за наших имен.
В голосе Сэл сквозила злость, даже ненависть. Но не пылающее пламя, не надменный яд, которые по привычке ожидал Мерет. Злость была скорее усталой, огнем, что горел слишком долго, но никак не мог погаснуть и потому пожирал уже пепел.
Сэл снова откинулась на спинку стула – со вздохом столь глубоким, что, казалось, его источили ее шрамы, раны. Может, прежде она слишком горделиво держалась или свет был слишком тусклым, но Мерет лишь сейчас разглядел весь масштаб ее повреждений. Старые шрамы, новые раны, которым только предстояло стать рубцами, что размечали ее кожу, как зазубренные линии на карте.
Вся эта боль. Вся эта кровь. А глаза по-прежнему полны огня. Сэл по-прежнему пылала.
Еще долго после того, как ничего не осталось.
– Как будто… – Сэл снова развела руками, пытаясь объяснить и все никак. – Ты становишься скитальцем, нарушаешь клятву, наносишь на кожу рисунок, берешь броское имя и думаешь, что на этом все. А вот и не все. Ни после первого ограбленного каравана, ни после первого сожженного поселения, ни после первого убитого человека. Имя все ширится. Ты сперва этого не осознаешь. Оно становится чем-то нечестивым, тем, что произносят шепотом, чем пугают детей. Когда его произносят, оно имеет вес. И этот вес оседает тяжестью на всем, чем ты обладаешь. Сталь у тебя на бедре тянет к земле сильнее. Раны, которые ты наносишь, становятся глубже. Трупов становится все больше, пламя взметается выше. Пока не…
Сэл вытянула перед собой руки.
– Пока не станет так тяжело, что ты больше ничего не вывезешь. Ничего и никого. И все, что у тебя останется – это имя.
Мерет уставился на ее руки. На шрамы, что вились по ладоням, словно розоватые реки. На мозоли и следы ожогов от того жуткого оружия у нее на бедре. На пустоту.
Несмотря на то, что ее руки покрыты кровью и страданиями, они все равно оставались пусты.
– Но она все еще случается? – спросил Мерет, не поднимая глаз. – Любовь? Как у тебя и Лиетт…
– У нас есть нечто, – перебила Сэл. – И оно куда меньше, чем я должна быть способна ей дать. Я могу подарить ей хорошие дни, хорошие ночи, некоторые – настолько, что мы можем притвориться, будто так будет всегда. Но она заслуживает большего. Она заслуживает того, кто всегда возвращается домой, кто не заставляет ее проливать столько слез.
Сэл уставилась на свои лежащие на столе руки, словно чего-то от них ожидала.
– А этого я ей дать не могу, – прошептала она. – Эту ношу мне даже не удержать.
– И что же? Держать меч или держать чью-то руку?
– В общем и целом.
Мерет нахмурился, воззрился на собственные ладони. Они казались ему слишком мягкими. Несколько мозолей тут и там, пятно – когда-то смешал не ту настойку. Мерет ненавидел свои руки, слишком маленькие, чтобы удержать клинок, чтобы сделать что-то значимое.
Но если они должны быть такими, чтобы прижимать кого-то к себе… если они должны быть такими, чтобы он оставался самим собой…
– А как насчет ее желаний? – спросил Мерет.
– А? – Сэл недоуменно подняла взгляд.
– Что, если она согласна разделить с тобой ношу? Или кто-то еще?
Сэл покачала головой.
– О таком нельзя никого просить.
– Почему?
Она нахмурилась.
– Почему нельзя просить ждать у двери ночь за ночью и гадать, не в последний ли раз ты шагнул за порог, не в последний ли раз вы виделись? Почему нельзя просить не выпускать тебя из объятий по ночам, потому что во снах тебе раз за разом являются лица мертвецов? – Сэл фыркнула, уставилась на Мерета. – Смог бы?
