Я рывком развернулась, увидела нацеленное в меня дуло штык-ружья. И пару очень даже не замороженных рук, его держащих. И революционерку, которая коснулась спускового крючка.
– Десять тысяч лет, – ощерилась она.
– ПОБЕРЕГИСЬ!
Лед хрустнул. Курок щелкнул. Мне в лицо рванула вспышка выстрела и облако севериума.
Быстро, безболезненно. Мне хотелось той же милости.
Вернее, хотелось бы, если бы между мной и штык-ружьем не стояла очень высокая женщина.
Я оторвала взгляд от пола, на который меня так резко отшвырнула Агне. Революционерка мигнула, ошеломленно уставившись на женщину, которая только что получила заряд севериума в грудь и осталась стоять. Агне на мгновение воззрилась на штык-ружье, потом на почерневшую дыру в своей рубашке, обнажившую неуязвимую кожу, потом на революционерку.
– Как грубо.
Агне вскинула руки – одна ладонь выхватила у революционерки оружие, другая сжала ее горло. Несчастная забилась, но крик мигом оборвался под хваткой осадницы, которая затем опустила штык-ружье на голову женщины с тошнотворным хрустом.
Революционерка рухнула сперва на колени, потом ничком, и последним, с металлическим стуком, на пол приземлилось засевшее в ее черепе оружие.
– Меньше двенадцати, меньше двенадцати, – проворчала я, поднимаясь и отряхивая окрасившийся алым иней с куртки. – Ага, хрена с два.
– Ой, бедное золотце. Если б только нашлась потрясающе шикарная, неуязвимая женщина, которая бы могла тебя спасти. – Агне хмуро уставилась на дыру в рубашке. – Любимую сисю подстрелила.
Я мигнула.
– У тебя есть любимая?
Она мигнула.
– А у тебя нет?
Я твердо решила никогда не отвечать на этот вопрос и, развернувшись, зашагала к двери на противоположном конце столовой.
Ну, могло быть и хуже – хоть я и целилась, и спускала курок, но магию творил уже Какофония. Чтобы заморозить всех одним порывом, ему нужно дать четкое число. Но, раз уж из нас никто не умер, а подстрелили всего лишь одну титьку, я считаю, это успех.
Да обычно я, черт возьми, с радостью назвала бы то, что на борту этого корабля мы встретили только тринадцать солдат, потрясающим успехом. Но присутствуй ты там, то заметил бы, что я из штанов что-то не выпрыгивала.
Не то чтобы я была полностью недовольна тем, как гладко проходила наша вылазка по кораблю. Однако я привыкла, что сражения с революционерами развивались по определенному сценарию: они являлись во всеоружии, они являлись с воплями, и они являлись в большом количестве. То, что один из их великих аэроблей не кишит стражей, вызывало у меня тревогу.
Правда, отнюдь не такую, как то, что я тут увидела.
Карты. Инструменты. Чертежи. И… книги.
Все отсеки судна были превращены в крошечные мастерские, библиотеки или помеси обеих. На всех стенах висели наброски – некоторые изображенные на них вещи были мне знакомы, некоторые вызывали у меня боль. Повсюду валялись карты и заметки. Всякий клочок горизонтальной поверхности занимали раскрытые книги по самым разнообразным тематикам, но ни одну я не понимала.
Типичный знак, что кому-то отчаянно нужен более интересный собеседник.
Нормальное явление где угодно, но на борту революционного аэробля… это заставляло встревожиться.
Не то чтобы в Революции сплошь и рядом одни законченные кретины, но их оперы скудны, на занятиях изучают одни пропагандистские брошюры, а их самые дешевые романы слишком уж отдают учебными пособиями. Они не скудоумны, просто не возводят знания в ранг ценности. Настолько, чтобы сотни солдат уступили им место. Я не знала никого, кто любил книги настолько.
…кроме нее.
«Едрить тебя через колено, – выругалась я, качая головой. – Ты только что обрекла дюжину людей на ледяную смерть. Так и веди себя, блядь, соответственно, женщина».
Точно. Разгадывать тайны – это пусть Джеро мается. Наше дело – угнать корабль.
Мы выяснили, что кратчайший путь к рубке лежал через столовую, как и самый действенный способ прикончить кучку солдат, которые потом бы устроили нам засаду. Мы двинулись дальше, огибая столы с примерзшей к тарелкам едой. План, казалось, полностью себя оправдал. Однако, что тогда в небе нас ждала подстава, что сейчас она подкрадывалась все ближе.
– Почувствовала это?
В общем, если ты ставил на то, что именно в этот момент мы хлебнем лажи – мои поздравления.
Я напряглась, вытащила патрон и вставила его в барабан Какофонии, как только расслышала голос. Нацелила револьвер на дверь в противоположном конце столовой, ожидая, что сквозь нее сюда вломится тело, которому упомянутый голос принадлежит.
Тела не последовало.
– Похоже на… магию.
Только голоса.
– Сэл.
Агне, стоя на коленях рядом с тонкой медной трубкой, бегущей по стене, вскинула палец и постучала им по губам.
– Я ничего не почувствовала.
Из трубки донесся еще один голос, на этот раз женский. Какой-то механизм для передачи сообщений, предположила я, чтобы люди на палубе могли орать на тех, кто внизу, в столовой.
Удобно. Особенно для нас.
– Откуда магии тут вообще взяться? – поинтересовался голос женщины, тихий, мягкий. – Корабль же революционный.
– Да хер знает, – проворчал первый голос, хриплый, мужской. – Может, еще один скиталец. Ни за что не поверю, что эти ноли наняли только нас.
Агне глянула на меня, хмурясь, и произнесла одними губами:
– Скитальцы?
У меня в голове пронеслись воспоминания из дома Кропотливого: как Урда разбирал бумаги шпиона. Кропотливый отслеживал скитальцев, сказал Урда, и я посчитала сие всего лишь здравым смыслом – в конце концов, никогда не мешает знать, куда направляются владеющие магической силой преступники. А теперь, должно быть, открылись его истинные намерения.
Революция наняла скитальцев. Что бы ни перевозил корабль, оно стоило того, чтобы нарушить первое и самое главное правило учений их Великого Генерала.
Такое не просто беспокоило. Такое уже приводило в ужас.
Тебе, наверное, интересно, почему я тут же не обосралась по этому поводу.
– Совершенно невозможно.
И дело было в этом голосе. Голосе женщины, столь мягком и неспешном, окутавшем меня, словно теплым плащом. Я слышала его раньше, чувствовала. Когда-то он звучал, помогая мне засыпать, обволакивал, словно уютное одеяло холодной ночью.
Но теперь…
Теперь он казался ножом, вонзающимся в спину.
– Как бы там ни было, напоминаю, нас наняли охранять, а не лодырничать, – продолжала женщина. – Не теряй бдительности.
