А Лиетт почему-то все и так поняла.
– Конечно. – Холодно. Резко. Жестко. Отрывисто. Как ножом в спину. – Само, блядь, собой, ради списка. Ради всех, кого тебе надо убить. Потому что даже сейчас, даже на пороге нового мира, ты все гнешь про убийства.
– ДА, БЛЯДЬ, ТЫ ПРАВА, ГНУ ПРО УБИЙСТВА!
Кричать было хреновой идеей. Бросаться к ней было хреновой идеей. Но в последнее время они у меня били через край.
– Я все гну про убийства, потому что дело всегда в убийствах. Даже, когда речь идет о новом мире. Особенно, когда речь идет о новом мире! Потому как, блядь, что, ты думаешь, люди начинают делать, когда получают способную изменить мир силу?
Лиетт попятилась, с трудом сглотнула.
– Я… я не…
– Ты не что? – Я расстегнула верхнюю пуговицу куртки, вцепилась в воротник рубахи. – Ты не знаешь?
И дернула вниз.
– Потому что я знаю.
Шрам ныл. От холодного воздуха, который ударил в обнаженную кожу. От ссор и стычек. Он болел от того, что, впервые за все наше знакомство, Лиетт посмотрела на мой шрам.
И отвела взгляд.
– Я знаю. Годами знаю. С тех самых пор, как один мудила, который решил, что может изменить мир, подарил мне этот шрам, с тех самых пор, как они отняли у меня магию.
Я подняла воротник рубахи. Направилась к двери. Нам еще оставалось что сказать друг другу, что понять, я уверена – может, у Лиетт были свои причины, может, они даже не так уж сильно отличались от моих. Может, немного поговорив, проявив немного терпения, мы бы поняли друг друга. И я уверена, что будь я взбешенной на каплю меньше, то стала бы той, кто шагнул бы навстречу.
Но я была взбешена. Я клокотала злостью. И болью.
Поэтому не стала.
– Сиди здесь, если хочешь, – буркнула я, – возись тут с какой пожелаешь сраной магией, притворяйся, что все кончится иначе, а не как всегда, если так тебе угодно. – Я обхватила пальцами дверную ручку. – Но ты слишком охеренно умная, Лиетт, чтобы считать, что в руках Революции эта штука принесет что-нибудь, кроме новых убийств. Ты просто увеличишь размах.
– Сэл, погоди, – отозвалась она. – Все не так просто. Мы не…
– И еще кое-что. – Я толкнула дверь, мрачно уставилась через плечо. – О каком таком блядском «мы» ты тут твердишь? Вы с Революцией узаконили отношения? Мне что, в следующий раз вам двоим бутылочку, мать его, винца прихватить?
– Хватит нести сраную чушь! – рявкнула Лиетт. – Я говорю о своем партнере.
Что-то внутри меня ухнуло вниз.
– Каком партнере?
И с другой стороны двери шепнул голос:
– Салазанка?
Когда живешь уже довольно долго, принимаешь плохие решения и делаешь правильные ошибки, ты встречаешь на пути того, кто заставляет тебя забыть, кто ты. И я не про трагических влюбленных из сомнительных опер. Я про настоящее. Когда все раны и обиды, из которых ты состоишь, соскальзывают с тебя, словно кожа со змеиной спины, оставляя вместо себя что-то лоснящееся, обнаженное.
У меня был такой человек.
И теперь она стояла прямо передо мной.
Низкорослая, бледная, стройная и гибкая, словно ива. В глазах больше усталости, чем я помнила, заплетенные в нечесаную косу волосы потускнели, и пусть она всегда была худенькой, сейчас казалась… оголодавшей. Мундир и узкие штаны висели так, будто им не терпелось поскорее от нее удрать. Она стояла смущенно, неловко, лишняя в этом мире холода и тьмы. Я с трудом ее узнала.
Но узнала улыбку.
Я помнила ее. Помнила дни, когда просыпалась рядом и получала ее в награду за шутки, ночи, когда искала ее и не находила.
И как только я узнала, все это соскользнуло с меня, а под ним…
Мне не понравилось то, что оказалось под ним. Слишком больно. Но это была я. Как бы отчаянно я ни пыталась забыть.
– Салазанка, – тихо повторила она и шагнула ближе, и улыбка ее стала шире. – Я так рада тебя видеть.
Она протянула мне руку.
Дарриш Кремень протянула руку.
Я долго на нее смотрела. Потом обхватила ее одной ладонью. А вторую положила на эфес клинка.
И вонзила его в Дарриш.
41. Железный флот
Столько имен спустя я никогда не знаю, каково будет убить еще одно.
Всегда представляю драму, как в опере. Всегда гадаю, кто будет умолять, кто угрожать, кто причитать, прежде чем я воткну в них меч. Всегда задаюсь вопросом, станет ли мне наконец лучше, почувствую ли я себя вновь нормальной.
Лучше никогда не делается.
Всякий раз, как все случается, всякий раз, как их кровь обагряет пол, и они соскальзывают с моего клинка, я чувствую лишь короткий экстаз и долгую пустоту. Однако мимолетный миг, когда мне хоть на секунду кажется, что этого имени, этого убийства станет наконец достаточно, того стоит.
Хорошее чувство.
В этот раз тоже должно…
Но надо ж ей было взять и уродиться мастером щита.
Острие меча зависло в дюйме от живота Дарриш, пронзив вместо плоти лишь мерцающий воздух. Я вскинула взгляд, увидела, что она тоже смотрит; ее глаза слабо сияли фиолетовым, в моих ушах звучала песнь Госпожи.
– Ты злишься, – произнесла Дарриш мягче любого из тех, кого я пыталась выпотрошить. – Я понимаю, и мне…
Если окончанием фразы не подразумевалось «сейчас насуют мечом в хлебало», то черта с два она там понимала.
Мой меч вскинулся вверх и рухнул вниз жестоким ударом. Дарриш взмахнула рукой, песнь Госпожи взвыла громче. Воздух вспыхнул, меч врезался в очередную преграду. Я зарычала, зашла с фланга, но получила новую песнь и невидимую стену в придачу.
– Сэл! – крикнула Лиетт.
Ну, или мне так показалось.
Я ее не слышала. Я не слышала ничего. Даже не видела. Зрение и слух, раны, обиды, боль, милосердие, слезы и кровь, которые я из-за нее проливала, все, что она мне говорила в те времена, когда мы еще понимали друг друга, сошло с меня сброшенной кожей, пока не остался лишь клинок в руке, механически бьющий в попытке найти прореху.
И она.
– Сэл, стой!
Дарриш Кремень. Которая ложилась головой мне на грудь и слушала сердцебиение.
– Стой! Прошу, остановись!
Дарриш Кремень. Первая из тех, на чей взгляд на меня мне не было плевать.
– ПРОШУ! ПРОШУ, СТОЙ!
Дарриш Кремень.
Которая отвернулась от меня ночью, когда они отняли мое небо.
И ничего не сделала.
Я ее любила. И чтобы хоть что-то вновь обрело смысл, я должна была ее убить.
