И я продолжала рубить. Я продолжала резать. Я продолжала сечь и колоть, и бросаться и телом, и сталью на ее стены. Они все так же мерцали, но с каждым разом становились все слабее. С каждым разом она отшатывалась назад.
Щитовая магия не принадлежит к высоким искусствам. Умение призывать непробиваемые стены в мгновение ока впечатляет. Однако Госпожа берет за это крайне высокую плату – способность исцеляться. И я не имею в виду то, сколько ударов ты выдержишь; Госпожа просит куда больше. Она отнимает способность прощать, забывать, оставлять прошлое позади. Каждый клинок, каждая пуля, отскочившие от барьеров – это воспоминание, от которого не спрятаться, ошибка, которую никогда не пережить. Такое сильно вредит разуму – человек начинает зацикливаться лишь на плохих исходах. Для некоторых щитников последствия становятся слишком тяжелы, и чем дальше, тем труднее продолжать.
А Дарриш держалась уже долго.
Поэтому я продолжала рубить. Лиетт вопила, умоляла. Дарриш пятилась и наконец рухнула на колени. Я не думала ни о чем, кроме как всадить в нее клинок, не видела ничего за блеском стали, не слышала ничего за звоном металла.
– Ты ее ненавидишь. Почему?
И этого.
– Скажи мне. Скажи, что она сделала. Кто она такая.
Голос. Ощущение. Холодная, жуткая речь, пробирающая до нутра. Я едва ее чувствовала, едва слышала. И даже не думала.
– Расскажи мне. Покажи. Дай мне знать. Мне нужно знать.
Если бы я знала, что это, то задумалась бы.
– СЭЛ!
Я слишком устала, чтобы продолжать размахивать мечом, сквозь холод наконец просочилось изнурение. Или, может, это голос заставил меня услышать. Или еще какое магическое дерьмо из-под птицы, не знаю.
Я поняла только то, что на минуту залипла. И этого хватило, чтобы все вернулось.
Дарриш на полу, зажмурившись, хватала воздух ртом. Лиетт висела у меня на руке, всеми силами пытаясь оттянуть меч назад. И я. Я и мой клинок.
Как всегда.
– Лиетт, отпусти, – потребовала я.
– Не могу, Сэл, – охнула та в ответ. – Пожалуйста. Я не дам тебе ее убить.
– Ты ее не знаешь.
– Она помогает нам, Сэл. Она помогает всем. Она…
– ТЫ ЕЕ НЕ ЗНАЕШЬ.
Я рывком развернулась. Меч выпал из рук, загрохотал по полу, а я схватила Лиетт за плечи, дернула к себе так близко, что увидела на ее линзах брызги своей слюны. Но по-другому было никак. Я не могла придумать, как еще заставить ее понять.
– Ты не знаешь, кто она такая! – крикнула я. – Ты не знаешь, кем она была! Ты не знаешь, что она сделала!
– Что?! – взвизгнула в ответ Лиетт. – Ну что она сделала, Сэл?!
– Она… она…
Больно говорить. Больно думать. Больно думать обо всем, кроме того, чтобы поднять меч.
– Не сделала ничего.
Дарриш привалилась к стене, тяжело дыша и силясь подняться на ноги. Ее лицо искажала гримаса агоний прошлого, тело содрогалось, и она взглянула на меня глазами, лишенными света, радости, всего, кроме глубокой, покорной усталости – глазами, что сверкали в темноте той ночи.
– Ничего, – повторила Дарриш. – Когда должна была сделать хоть что-то.
Я подхватила меч, прищурилась.
Когда повстречаешь их достаточно, то поймешь, что злодеи бывают на любой вкус: тут тебе и главарь бандитов, у которого мечты длиной с клинок, богатый барон, у которого цель оправдывает средства, и, временами, раскаивающееся чудовище.
Вот их я люблю меньше всего.
Я слышала, как эти жалостливые разглагольствования срываются с сотен губ, и с каждым разом нахожу их все более утомительными. Иногда ноют, дескать, это не они такие, жизнь такая, иногда винят матерей, жен или любовей, которых думали, что заслужили. А иногда просто умоляют. Но какие бы красивые слова они ни выбирали, их ждет один конец.
Единственное, что утешит Дарриш Кремень по дороге к черному столу – это понимание, чем она это заслужила.
Вот и молодец.
Я обхватила эфес обеими руками, занесла меч над головой, в то время как Дарриш склонила свою, и я приготовилась проломить ее насквозь так, чтобы вытекла вся кровь до капли, обагряя пол, и туда же рухнуло безжизненное тело, заполненное лишь сожалением.
– СТОЙ!
Само собой, кое-кому просто вот надо было взять и все испортить.
Клинок замер в паре дюймов от груди Лиетт. Она стояла, вклинившись между Дарриш и моей сталью, с раскинутыми руками и блеском в глазах. Во взгляде, я видела это за стеклами ее очков, плескался страх.
Как у зверька.
Как будто думала, что я бы ее убила.
– Она мне нужна, – Лиетт взяла себя в руки, отдышалась, вернула во взгляд сталь. – Она мне нужна, Сэл. Она слышит песнь.
Я сощурилась. Стиснула зубы. Не опустила меч.
Но и не ударила.
Так что… прогресс.
– Революционеры не слышат, я тоже, – продолжила Лиетт. – Но маги могут. Она может. Как только она начала слушать, мы сумели вытащить из Реликвии вот эту штуку, – Лиетт указала на банку. – Она мне нужна, Сэл. Она нужна нам.
– Найдешь себе нового скитальца, – прорычала я. – На одного я по пути уже наткнулась.
– Тенка не подойдет.
– И тогда на кой ляд вы его тут держите? Что, лижет отменно или…
– Нет.
Голос Дарриш. Изнуренный, дрожащий. Она поднялась на ноги, взглянула на меня – медленно, будто обнажила клинок.
– Тенка не слышит песнь. Не так, как я, – Дарриш смутным жестом указала на свое ухо. – Он различает что-то, но… неправильное.
Все это вряд ли интересовало меня больше, чем затыкать ее мечом до смерти. Однако Лиетт по-прежнему не двигалась с места.
– Мы слышим каждый свое точно так же, как и видим, – продолжила Дарриш. – Тенка различил нечто злое, нечистое, словно ругань. А я… – Она коснулась груди ладонью, втянула воздух. – Я слышала нечто холодное, словно оно тянулось внутри меня и…
Дарриш умолкла, ее губы дрогнули, будто слова на языке причиняли ей боль. Она покачала головой.
– Это не магия, Салазанка, – тихо произнесла Дарриш. – Не взрывы, не полеты, не сотканные кошмары. А нечто… большее. Она не просто уничтожает… она изменяет. Звуки. Образы. Саму себя. Ни в Шраме, ни в Революции, ни в Империуме нет механизма или магии на то способных.
Дарриш нежно улыбнулась. Не мне. Больше не мне.
Мне она больше не улыбнется.
– Что бы ты ни слышала о Реликвии, что бы ни знала, – прошептала Дарриш, – этого недостаточно. Никаких наших знаний не хватит. С ней, с тем, что внутри нее, мы сможем все изменить.
Она взглянула на меня. Нет. Она смотрела мимо меня. Сквозь. На то, что не было так страшно изломано, чему она не пела по ночам, иному.
