– Мы сможем изменить мир.
Как я сказала, продержишься в нашем ремесле с мое, успеешь перевстречать злодеев на любой вкус. Но достаточно повстречать всего одного, чтобы понять следующее – они все жаждут великих вещей. И я сейчас не про золото и оружие, хотя этого они все тоже, несомненно, хотят.
Всякий злодей – главарь, барон, убийца, браконьер и скиталец – хочет изменить мир. Они желают жить в памяти дольше, чем страх, который сами же сеяли, оставить в мире след глубже, чем способны взрезать их клинки. Они пробуют все – магию, алхимию, милостыню, завоевания.
Но в итоге…
– А кому ли не срать?
Мы все сводимся к телам, которые оставляем после себя.
– Сэл.
Лиетт произнесла мое имя. Еще час назад я убила бы, лишь бы услышать его из ее уст. Но сейчас мой меч был опущен, взгляд устремлен на Дарриш, а в груди поселился холод.
– Что, блядь, вы думаете, сможете изменить?
– С Реликвией, – начала Дарриш, – мы сможем…
– Нахер эту Реликвию. На хер то, что в ней. Что ты, Дарриш Кремень, сможешь изменить?
Она нахмурилась.
– Я не…
– Что, собираешься положить конец войнам? Накормить голодных? – У меня задрожали губы. К глазам подступила влага. – Исправить это?
Я подняла руку.
Я оттянула ворот.
Я дала ей увидеть свое последнее воспоминание о ней.
Дарриш съежилась, словно один вид извивающегося от ключицы до живота шрама причинял ей боль. Хорошо. Я хотела, что он причинял ей боль. Я хотела отточить этот шрам – ту ночь, то мгновение, когда она отвернулась от меня – до бритвенной остроты, вонзить Дарриш в грудь и оставить, чтобы она видела его каждый день, когда просыпалась.
– Посмотри на меня, Дарришана, – прорычала я. – ПОСМОТРИ.
Она послушно перевела взгляд. Трепещущая. Дрожащая. Слабая.
– Может, ты ее и одурачила, заставила поверить, что тебе не плевать на мир…
– Я никого не дурачила, – попыталась возразить Дарриш.
– ЩАС, БЛЯДЬ, ГОВОРЮ Я! – взревела я. – Ты можешь обманывать ее, Революцию, себя, да хоть весь сраный мир, если тебе так угодно. Все твои замыслы, речи, надежды ни хера не значат. Можешь спасти всех детишек, остановить все войны, поселить в каждый дом по щеночку, и ты все равно ничего, мать твою, не изменишь.
Лицо горело. Я не заметила, когда оно вспыхнуло. И не знала, когда по щекам успели потечь слезы.
– Ты отняла у меня небо, – прошептала я. – Ты отняла у меня все. Этого не изменит ничто.
Дарриш с трудом сглотнула, открыла было рот для ответа, но не нашла его – только противный кислый вкус на языке да пустой вздох. Мена, отданная ради магии, я знала, заставляла ее чувствовать каждую рану как свежую, даже любую давнюю. Но мне было плевать.
Все равно ей не так больно, как мне.
И не будет так больно, как от этого.
– А вот он – может.
Я ощерилась, подняла меч. Дарриш отступила на шаг, в ужасе распахнув глаза. Я хотела было замахнуться и вдруг поняла, что не могу – на моем бицепсе вдруг повисла крошечная, разъяренная девушка.
– Беги, – скомандовала Лиетт, бросая на Дарриш встревоженный взгляд поверх моего плеча. – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!
Дарриш дернулась, словно хотела вмешаться, возразить, но, видимо, поняла, что любой вариант кончится моей сталью у нее в груди, поэтому предпочла выбежать и захлопнуть дверь.
Как будто меня такое остановит.
Прежде чем я успела дотянуться до дверной ручки, Лиетт метнулась вперед. Прежде чем я успела ее остановить, она выдернула из волос перо, сорвала с пояса чернильницу. Лиетт, двигая рукой стремительнее, чем я переставляла ноги, поспешно нацарапала на косяке цепочку сигилов и щелкнула пальцами.
Сигилы засияли тускло-фиолетовым цветом, который резал мне глаз. Даже отвернувшись, я поняла, что это были за сигилы. Я знала их еще с того раза в Бормотне, на некоем постоялом дворе, когда мы не хотели, чтобы нас беспокоили. И когда я однажды крепко – и я имею в виду прям крепко – обдолбалась гиблеперцем.
Запирающие сигилы. Никто не зайдет и не выйдет через эту дверь, если не снесет ее полностью.
Что я бы и сделала.
Как только бы Лиетт убралась с, мать ее, дороги.
– Сэл.
Тихие слова. Маленькие, изящные ладони, вскинутые, требующие от меня остановиться. Невысокое, стройное тело, прижатое к двери. Вот и все, что стояло между мной и тем именем из списка, все, что стояло между мной и еще одним шагом к избавлению от тупой боли в груди. На пути к добыче я вырезала убийц, генералов, чудовищ и даже кого похуже. Против Лиетт мне даже меч-то был не нужен. Кровь, раскаленная, злая, отхлынула от головы в руки, требуя убрать ее, отшвырнуть, сломать.
Что я бы и сделала.
Вот только…
Убийцы, генералы, чудовища… никто из них не смотрел на меня так, как Лиетт сейчас. Горестным, встревоженным взглядом, от которого мне казалось, будто я могу вдохнуть глубже, расправить спину, сделать что угодно…
Когда Лиетт вот так на меня смотрела.
– На кону куда больше, чем…
– Чем что? – Мои слова. Жесткие. Холодные, отрывистые. Я еще никогда не использовала их с ней. – Чем я?
Лиетт выглядела так, будто я только что врезала ей по лицу. Епт, наверное, лучше б и врезала. Ее губы шевелились, пытаясь подобрать слова, руки отчаянно искали занятие, способ меня переубедить.
– Чем все мы, – наконец прошептала Лиетт. – Чем все. Разве ты не понимаешь?
– Что не понимаю? Волшебный мир, который ты собираешься создать? Великие дела, которые ты намереваешься вершить? Позволь-ка, Лиетт, кое-что у тебя спросить. – Я придвинулась к ней, по комнате разнеслось эхо шагов. – Ты видишь в том мире меня?
Лиетт подняла лицо. Ее глаза блестели. А мне хотелось выпрыгнуть в окно.
– Нет, – произнесла она. – Я понимаю, ты расстроена, но…
– Я не расстроена, – перебила я. – Я Сэл, мать вашу, Какофония. И никто… никто не стоит у Сэл Какофонии на пути.
Вздох, глубокий и полный раздражения.
– Утомительно.
– Чертовски верно, – ощерилась я, пытаясь оттолкнуть Лиетт в сторону. – Убирайся, блядь, с дороги.
– НЕТ! – Лиетт повисла у меня на руке, крошечная и цепкая, уперлась пятками в пол. – Я не дам тебе ничего испортить, Сэл! Как остальное!
– Испортить что? Твой идеальный мир? Твои идеальные замыслы?
– Испортить все! Твоим револьвером! Твоим списком! Твоей сраной местью!
Протяжное, раздраженное рокотание.
– Мелочно.
