– Что? Кто?
– Это не имеет значения, Лиетт, – прорычала я.
– Семья, как сказали бы вы. Движимая завистью. Или обидой. Я не знаю. И годы, проведенные внутри той тюрьмы – вы зовете ее Реликвией, – поумерили мое любопытство относительно их мотивов. Теперь мои помыслы лишь об одном.
– Невероятно, – прошептала Лиетт, проталкиваясь мимо меня ближе. – Как вы освободили себя из Реликвии? Есть ли там кто-то еще? Чего вы хотите?
– Я… хочу…
Глаз Старейшего раскрылся шире. Имя Лиетт сорвалось с моих губ криком. Я оттолкнула ее назад. А существо произнесло единственное слово.
– СВОБОДУ.
Боль. Не страх. Не тревога. При звуке его голоса меня охватила боль, пронзая кости, жилы…
Шрамы.
Я прижала руки к груди, хватая воздух ртом. Боль затопила все: перед глазами стало темно, тело онемело, в ушах стоял звон, вой, скрежещущий диссонанс, доставший до самого черепа. Я не могла думать, дышать, слышать…
– Сэл.
Ничего, только один голос.
– Нет, нет, нет. Стой, не нужно.
Шепот. Взволнованный. Перепуганный.
– Я была так близка.
И боли стало меньше.
Чуточку.
Первыми вернулись тактильные ощущения – ее ладони на моих щеках, и за кончиками ее пальцев последовало все остальное. Вновь донесся гул аэробля. Подо мной обнаружилась щербатая палуба… когда я успела упасть? Последним прояснилось зрение.
Надо мной стояла Лиетт.
– Ты в порядке? – шепнула она. – Он заговорил, и ты вдруг…
– Ага, – буркнула я, с немалым трудом поднимаясь на ноги. – И я вдруг. Поэтому нам нужно его уничтожить.
– Я… я не… – Лиетт перевела взгляд на Старейшего – на Скрата, – и на ее лице отразилось сомнение. – Это же… так…
– Лиетт, – с усилием процедила я сквозь зубы. – Это – Скрат. Ты знаешь, на что они способны. Ты видела.
– Да, – отозвалась она, старательно не встречаясь со мной взглядом. – Но никогда не видела, чтобы они разговаривали. Не вот так.
– Да твою ж налево через колено, – чуть не взвыла я. – Ты слишком умна, чтобы не понимать, что противоестественная машина для убийства, которая вешает лапшу на уши – это все еще противоестественная машина для убийства. Избавься от него, Лиетт.
Она закрыла глаза. Сглотнула горький ком.
– Не могу. Второй закон. Старейший мне помог. Я не могу от него отвернуться.
– Да ну на хер. Тогда отойди, я избавлюсь.
– И этого я не могу. – Когда Лиетт наконец сумела поднять на меня глаза, в них стояла боль. – Сэл, кем бы он ни был – Скратом или нет, – он способен творить то, что мы считали невозможным. Он исцеляет болезни, создает материю, меняет ход самого времени. Только представь, что нам откроется.
– Я и представляю, – ответила я. – Какие болезни он вызовет, материю разрушит, и какое это безумие – пытаться менять ход времени. Ты могла бы сотворить с ним удивительное, я не сомневаюсь. – Я протянула руку и постучала по голове Лиетт костяшкой. – Теперь подумай о всех ужасах, которые он может сотворить с тобой.
Она шлепнула меня по руке, отмахиваясь.
– Я думаю непрерывно. Я учла все, и любое непредвиденное обстоятельство, которое может возникнуть, будет рассмотрено как подобает моему…
– О, да послушай, мать твою, себя. Какой бы на хер умной ты ни была, эта дрянь – Скрат. Ты не можешь найти с ним общий язык. Ты не можешь его перехитрить. Ты не можешь его использовать.
– Не смей, блядь, говорить мне, чего я не могу! – рявкнула Лиетт, и дрожащие кулаки выдали ее потерянное самообладание. – Я – Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе. Я рушила города единственной формулой и убивала баронов единственной фразой. Если его и можно использовать во благо и хоть кто-то в мире на это способен, то это я! А посему если ты окажешься так любезна и вспомнишь, что говоришь с, мать твою, гением, буду безмерно благодарна.
– Он же ЧУДОВИЩЕ! – заорала я.
– КАК И ТЫ! – заорала она в ответ.
Я отшатнулась. Уставилась. Даже разинула рот.
Меня резали. Меня ранили пулей. Душили, били, таранили, грызли, жгли, швыряли и ломали.
И я лучше бы терпела все это вместе взятое каждый свой день на этой черной земле, чем слышала от нее эти слова.
На лице Лиетт отразился шок. А еще – боль. Но не было извинения. Тут не за что извиняться. Мы обе знали, чем я заслужила так называться. Мы обе знали, что сделанного не воротишь.
– Сэл, – прошептала Лиетт, – я…
– Нет. – Я покачала головой. – Хватит слов.
Это я скорее для себя, чем для нее. Если бы я сказала что-то еще, если бы просто рот раскрыла, ну…
Мне не нужно, чтобы народ трепался, мол, Сэл Какофония разрыдалась.
Я зря последовала сюда за Лиетт. Зря опять смотрела ей в глаза. Зря думала, что сейчас что-то иначе, а не как обычно, где мне нужно положить кучу людей, чтобы мы украли то, что позволит убить еще больше народа. Теперь я это понимала. А может, понимала всегда.
Я подтянула палантин, спрятала под ним половину лица. Направилась к двери. Не обращая внимания на взгляд Лиетт, на слова, готовые вот-вот сорваться с ее губ, пока она искала то самое, идеальное, которое все исправит. Моя ладонь задержалась на дверной ручке, словно я ждала, когда же это произойдет.
Но Лиетт – самый умный человек в Шраме. Она прекрасно, мать ее, знала, что такого слова не существует.
Так что я приготовилась снова уйти. Может, найду ближайший отряд революционеров, начну стрелять в надежде на лучшее. Или пойду к краю палубы, сброшусь вниз. В любом случае, я оставлю Лиетт здесь.
«Лиетт, – подумала я, оглянувшись, – и этот сраный кусок…»
Я осеклась.
Старейший следил за мной из своей банки. Следил и… улыбался.
Ртом, которой вдруг отрастил.
Как отрастил? А он изначально так мог? Почему именно сейчас? Разум затопило вопросами, но как только я уставилась в глаз Старейшего и увидела жадную пустоту зрачка, пришел ответ.
Как раз в тот миг, когда дверь взорвалась.
Грохот, дым. В нос ударила едкая вонь севериумного заряда. Дерево раскололось, отлетели металлические петли, пуля пробила дверь и попала мне прямиком в живот.
Лиетт закричала, меня отбросило назад. Воздух выбило из легких. Тело вспыхнуло болью. Оно осталось живо – сигилы на палантине ярко вспыхнули и погасли, чары удачи помогли мне пережить выстрел.
Я покатилась по полу. Сквозь севериумный дым ко мне ринулся человек. Я выдернула из ножен меч, стремясь ударить противника. Второй клинок оказался быстрее, он отбил мой и врезался эфесом мне в челюсть.
