– Нет, не проблема, – коротко ответила она.
Я поджала губы. И принялась ждать.
– Никаких проблем, кроме безупречно просчитанной миссии первостепенной важности и секретности, которая была так тщательно и глубоко скомпрометирована, что ее умудрились обнаружить и шайка разношерстных воров, и имперская армия.
Вот и оно.
Лиетт задумчиво закусила губу, оглядывая машинное отделение, изучая сигилы, начертанные на его бесчисленных деталях.
– Как, черт возьми, ему удалось так много написать?
– У него талант воспроизводить письмо, – ответила я. – Но беспокоиться не о чем.
Корпус внезапно содрогнулся. Сверху донесся звук далекого взрыва, многоголосие криков. Лиетт бросила на меня взгляд.
– Я не сказала, что беспокоиться не о чем вообще, – сдала я назад. – А что ни о чем таком беспокоиться не надо. Это сигилы, чтобы всего лишь остановить аэробль, пока мы убегаем. На всякий случай.
– На всякий случай, – повторила она. – Точно?
– Да.
– Эти сигилы, по-твоему, выглядят написанными «на всякий случай»?
– Я… не… знаю?
– Разумеется, ты ни хера не знаешь! – злобно бросила Лиетт. – Потому что, независимо от темы, независимо от того, сколько ты не знаешь, ты всегда решаешь проблемы тем, что вваливаешься и палишь из своего сраного револьвера, а что происходит и что разрушается, если ты получишь желаемое – да не насрать ли. Я права?
Я вздохнула так глубоко, что стало больно.
– Это стая аэроблей, забитая пушками, бомбами и мудаками-фанатиками, жаждущими использовать и то, и другое. Ввалиться к ним с револьвером – объективно правильный поступок.
– Ага, и это прекрасно сработало, правда? – съехидничала Лиетт.
– Блядь, да! – огрызнулась я. – Особенно, если б тебя тут не стояло.
– О, так это все теперь из-за меня?
– Это все? Нет. Это все из-за меня. Доставить Скрата – ебучего Скрата, Лиетт! – Революции. Вот, что из-за тебя. Будь я здесь или нет, это охеренно глупая затея, ты сама понимаешь.
– У меня есть долг. Обязательство искать знания, понимать неизведанное и…
– Птичье дерьмо! – взревела я. – Нет никакого долга и не было. А только желание делать то, что другим недоступно, просто чтобы доказать, что ТЫ это можешь. – Я мрачно на нее уставилась, бросая вызов. – Что, я ошибаюсь, Лиетт? Ты и правда сюда пришла ради лучшего мира?
– Да насрать мне на мир! – взвизгнула она в ответ. – Я пришла сюда ради… ради…
– Ради чего?
Ее губы задрожали, глаза повлажнели.
– Ради чего, Лиетт? – надавила я.
Она силилась найти объяснение, которого не существовало. По щеке скатилась слеза. Лиетт отвернулась.
Ну вот опять, приехали. Как в тот миг, когда она впервые меня прогнала. Как в последний раз, когда я ушла.
Опера заставляет нас верить, что любовь живет и умирает в драматичных моментах, что два человека понимают, кто они на самом деле, в бесконечных признаниях любви, в великих жестах и благородных жертвах. Но все это ложь.
Любовь умирает так же, как и все остальное.
Тихо. Мягко. И никто не пытается ее спасти.
Да, я должна была что-нибудь сделать. Просто я никогда не знала, что. Потянуться к ней? Извиниться? Казалось, что все мои слова, когда-либо ей сказанные, остались пустыми, бессмысленными. Может, я могла придумать что-то получше.
Но, блядь, как же больно. Как же мне было больно.
– Как бы там ни было, – пробормотала я, отворачиваясь, – на сей раз дело не в убийстве. У нас был план. Два-Одиноких-Старика и остальные, мы…
Я остановилась. Напряглась. Я почувствовала ее прикосновение на плече. Легкое касание, мозолистые пальчики, крошечное пятнышко тепла, в том месте, где она дотрагивалась. Она вернулась. Дотянулась. Она…
– Что ты сказала?
Лиетт развернула меня к себе, вцепилась в оба плеча и уставилась с той ужасающей пристальностью, какую обычно оставляют для крупных поджогов и мелких боевых действий.
– Что? – озадачилась я. – Про убийство? Неужели так трудно поверить, что…
– Как же я раньше не заметила, – перебила Лиетт. – Два-Одиноких-Старика. Ты работаешь с Двумя-Одинокими-Стариками? Это его план?
– Ну, я помогала, но…
Она уже не слушала.
Она снова повернулась к сигилам, поправила очки и подняла свой крошечный факел.
– Теперь все сходится, – горячо забормотала Лиетт. – Изучение Реликвий – его специальность. Конечно, я подумала, что это линия Киллусиана. Он хотел, чтобы она выглядела как линия Киллусиана… но с его каллиграфией и этими сигилами…
Лиетт прищурилась, губы беззвучно шевелились, пока она вела диалог сама с собой. Но стоило ей наклониться поближе, как ее глаза широко распахнулись. Она отпрянула от сигилов, зажимая рот рукой. У меня застыла в жилах кровь.
Самый страшный в мире звук – тишина, когда кто-то, знающий все ответы, потеряет дар речи.
– Это не сигилы обнуления, – прошептала Лиетт, поворачиваясь ко мне. – Они намеренно выглядят похоже, но это не они. Это командные сигилы.
– Командные… сигилы?
– Они ничего не остановят. Они созданы, чтобы заставить материал сделать то, на что он уже способен. Как… например… приказать двери самой открыться или… – Лиетт потрясла головой. – Твою же мать, только Два-Одиноких-Старика мог это сделать. Только этот мудила мог…
Я резко выдохнула.
– Ты уверена?
– Все обретает смысл, – сказала Лиетт, качая головой. – Урда говорил, что начертание обозначил ваш наниматель – Два-Одиноких-Старика. Он замаскировал их под сигилы обнуления. Урда бы не заметил. Я сама едва заметила.
Я хмуро оглядела помещение.
– Командные сигилы, – пробормотала я, – для чего?
– Я… не уверена. Два-Одиноких-Старика – единственный знает, как они сработают. Его линии слишком непрозрачны. Я не могу понять, что они делают, но…
Голос Лиетт затих. С ним потух взгляд. Я проследила за ним к раскинувшейся темноте перекрученного металла. Я забрала у Лиетт факел и шагнула в эту темноту.
Сначала они походили на чернильные пятна: просто маленькие тени, съежившиеся во мраке. Но каждый шаг позволял видеть больше. Резкий изгиб металла. Груз на конце противовеса. Революционные лозунги, напечатанные на стальных шкурах. Этот запах… эту вонь я вдыхала на каждом поле боя, где ступала нога революционера.
Севериум. Плотно упакованный. Готовый взорваться.
Стоя бок о бок, мы с Лиетт смотрели в коридор.
А на нас взирала сотня бомб, уютно расположившихся поверх сигилов Урды.
