Люди. Тысячи людей. Дочери, и отцы, и деды, и пьяницы, и фермеры. Совсем крошечные с такой высоты, как насекомые, которых того и гляди раздавят ногой.
И мы направлялись прямиком к ним.
– Она была права. – Слова ледяными комками застряли у меня в горле, казалось, произнеси я их, они разорвут мне рот. – Веллайн была права. Мы направляемся к землям Империума.
Я прищурилась, когда осознание пронзило меня ударом тока.
– Потому что им кто-то об этом сказал.
– Если честно, я удивлен, что они повелись на наживку, – произнес Джеро. – Но что такое имперец, как не революционер, просто направленный в противоположную сторону? Фанатик он и в Шраме фанатик, независимо от цвета одежды.
Я резко повернулась к Джеро, стискивая зубы и чувствуя, как закипает кровь.
– Значит, таков был план, – выплюнула я. – Настоящий план. Перебросить Железный Флот на Благодать, заставить Империум напасть, и затем… затем…
Меня поразила мысль, ледяная и жестокая, как рассвет после битвы. Сигилы в нутре корабля. Командные сигилы. Вычерченные на Реликвии. На корпусе. На бомбах.
– Бомбы, – прошептала я. – Вот, что делают сигилы. Они сбросят бомбы.
Улыбка Джеро была мрачной, печальной и пугающей.
– Этот мир так привык к сапогу фанатика на шее, что перестал даже его замечать, Сэл. Мы тоже часть этого, понимаешь? Скитальцы, преступники, убийцы… кто-то должен им показать. Кто-то должен что-то сделать.
Он полез в сумку. Я напружинилась, пытаясь вытащить револьвер. И остановилась, почувствовав, как ладонь Лиетт обхватила мое запястье. Медленно, так нежно и осторожно, что я едва чувствовала, как она открыла барабан Какофонии.
Я была готова увидеть оружие. Но оказалась не готова к крошечному жестяному свистку, испещренному надписями, который извлек Джеро.
– Свисток Урды, – выдохнула я, узнав вещицу по Вороньему рынку таких, казалось теперь, давних времен.
– Не совсем. Урда слишком ранимый, чтобы раскрыть ему то, что мы должны здесь провернуть, но принцип тот же. Два-Одиноких-Старика привязал командные сигилы к звуку свистка точно так же, как Урда привязал магию сестры к своему. Понятия не имею, с чего наш покровитель решил остановиться на свистке… может, из уважения?
Я смотрела ему в глаза, заставляя его не отводить свои, удерживая тело полностью неподвижно. Я не могла дать ему заметить Лиетт или ее руку, скользнувшую в мою сумку.
– Два-Одиноких-Старика сказал, что не может этого понять, – прорычала я.
– Сначала не мог. Но он величайший вольнотворец из всех, которых знал Шрам. Он разобрался. Лично я не видел в этом особой необходимости. Если в чем-то и можно положиться на Революцию, так это в умении убивать без причины. Все, что требовалось – расставить декорации, а остальное поручить им. – Джеро вздохнул. – Но ни он, ни я не хотели ничего оставлять на волю случая.
– То есть, это все, да? Все это дерьмо про строительство нового мира? Про свободу людей от Империума и Революции? Все это было ложью?
– Ничего не было ложью. Во всяком случае, чтобы называться так. Этот мир родится заново. Прекрасный и свободный от болезней, которые его терзают сегодня. Просто все пройдет немного грязнее, чем мы предполагали.
Я почувствовала, как пальцы Лиетт нашарили патрон в моей сумке. Медленно и незаметно, она начала вытаскивать его, второй рукой придерживая Какофонию за моей спиной.
– Но все будет оправдано, Сэл, – продолжал Джеро. – Я знаю, что не похоже… сначала мне тоже было трудно поверить. Когда мы нанесем удар по Империуму, по Революции, по всем фанатикам мира. Когда мы закопаем их так глубоко, что они не смогут вернуться, мы сможем начать все заново. Как только мы покажем миру, как…
– Нет.
Джеро осекся. Слова рухнули, срезанные, как цветы, истекающие кровью.
– Ты собираешься убить тысячи, Джеро, – произнесла я. – В чем нет никакого грандиозного плана, никаких возвышенных идеалов, никакого волшебного способа все уладить. Ты собираешься убить тысячи людей. По единственной причине: ты хочешь, чтобы им было так же больно, как и тебе. – Я мрачно сощурилась. – Если ты вознамерился их убить, то, мать твою, имей достоинство признаться, почему.
Я хотела услышать остроумный ответ. Я хотела услышать пафосную речь. Я хотела в нем ошибаться. Блядь, как мне это было нужно. Я всем естеством хотела, чтобы он приготовил пару значимых слов, чтобы заставить меня усомниться, показать, что я ошибаюсь. Доказать, что все не просто так.
Но, глядя в эти пустые глаза, без следов влаги или боли, без всего, кроме холода и мрака, я знала, что права.
Знал и он.
Джеро бросил взгляд на иллюминаторы. Горная цепь начала истончаться, уступая место деревням на склонах холмов. Мы на месте.
– Ты права, Сэл, – прошептал он. – Ты совершенно, блядь, права. Ты заслуживаешь честности, как и они.
Он поднес свисток к губам. Лиетт вставила в Какофонию патрон.
– Так поверь мне, когда я говорю, – едва слышно произнес Джеро.
Знаки на свистке начали наливаться светом. Барабан Какофонии захлопнулся.
– Мне очень жаль.
– Ага.
Я вскинула руку.
– Мне тоже.
И выстрелила.
Взрыв дыма. Обжигающий жар. Стена звука. К Джеро устремилась Руина. Он увидел, как я вытянула руку, встряхнул запястье, раскрывая выдвижной щит. Он действовал быстро. Слишком быстро.
Но в том и фишка Какофонии. Ты можешь быть самым быстрым, самым умным, самым безжалостным. Это не имеет значения. Он с легкостью проломит все.
Руина раскатилась взрывом звука. Иллюминаторы покрылись трещинами, тела и оборудование повалились, как игрушки от вспышки детского гнева. Щит Джеро закрыл его достаточно, чтобы он только покатился, но не отлетел. Но и это стало для него неожиданностью.
Он выронил свисток.
Я рванулась к нему, не обращая внимания на мучительный вопль собственного тела. Любая боль, любое измождение, любой страх – все это я успею прочувствовать потом, если останусь жива. Потому что, если остановлюсь сейчас, точно не останусь. Никого не останется.
Джеро вскочил на ноги быстрее, чем мне бы хотелось. Его собственные раны, казалось, совсем его не беспокоили, когда он бросился к свистку. Он прыгнул. Я прыгнула. Упали мы одновременно. Он на меня.
А я на свисток.
– Джеро, не…
Он не дал мне закончить, кулаком пробивая мне в бок. Больше никаких слов, никаких проволочек. Единственным звуком стал мой вскрик, когда он ударил. Я свернулась над свистком, но Джеро даже не потрудился до него дотянуться. Он продолжал бить, и каждый удар был больнее предыдущего. Он знал, что я ранена, знал, где у меня шрамы. Знал, куда бить, чтобы было больнее всего.
