Когда чучело развалилось на куски, я успела удивиться, не увидела ли я исторгшийся из него столб света.
Палуба под нами яростно заходила ходуном, когда аэробль, словно железный зверь, обезумевший от боли, бездумно рванулся в небо. Нас швырнуло на перила. Я ощутила судорогу взрывов, когда корабль стал разваливаться на части. Его тонкие механизмы вскрикивали голосами пламени и оплавляющегося металла один за другим. Из корпуса полетели доски, трубы. Пропеллеры и крылья отломились, исчезли в серой пустоте. Тела, безвольные и истошно молотившие конечностями, падали, как снежинки, небрежно скинутые с плеча дорогого наряда. Голос корабля был полон агонии и скрежета металла, и земля понеслась нам навстречу.
Я всегда думала, что мою смерть восславят в песне. Но, может быть, мне просто не хотелось закончить еще одним телом в общей куче. Бессмысленным и неразличимым. Мне показалось неправильным, умереть по-другому, позволить всему, что сделала Лиетт, сделала ради меня, исчезнуть без песни.
Опера. Баллада. Или простецкий наигрыш.
Я не могла думать ни о чем другом.
Потому я крепко обняла Лиетт, закрыла глаза и зашептала единственную песню, которая пришла на ум.
– Айас ва Индария, – шептала я Лиетт, староимперский казался на языке совсем чуждым. Но песня все равно выходила та самая, которую я помнила с тех самых счастливых времен, когда я еще не была Сэл Какофонией, Алым Облаком, когда я не была никаким убийцей.
Когда я была кем-то другим…
…кем-то, кого я бы хотела встретить.
– Сэл.
Ее голос? Но… губы Лиетт не шевелились. И все же я его ощутила.
Как биение сердца.
Ее руки поднялись, механически жесткие. Корпус корабля вокруг нас начал дрожать и комкаться. Ее глаза широко раскрылись.
В них я видела только звезды.
Прежде, чем я успела спросить, заплакать, заорать или выругаться, палуба подо мной изменилась. Дерево обернулось водой, что-то мягкое и жидкое втягивало меня. Я держала Лиетт в объятиях, и нечто сомкнулось вокруг. Жидкость поглотила нас, трубы, металл, дерево и пламя. Они обернулись чем-то теплым, мягким, как одеяло.
И оно накрыло нас. Это сотворила Лиетт? Или кто-то еще… или…
Хотя какая разница?
Жить или умереть. В песне или в пламени. Пока она со мной, во мне нет страха.
Я притянула ее еще ближе и стала ждать, когда земля заберет нас обеих. Я знала, что когда это случится…
Будет совсем не больно.
56. Малогорка
– У тебя идет кровь.
– У меня всегда идет кровь.
– Потому что ты вечно делаешь вот такие сраные глупости.
– Знаю.
Ее голос умолк. Вокруг тревожно завывал ветер.
– Тебе бы броня не помешала.
– Если найду, обязательно воспользуюсь.
– Ничего ты тут не найдешь, дурында…
Ветер пел. Остальные ее слова ускользнули вместе с ним. И хорошо, потому что им обеим хотелось сказать друг другу не это.
– У тебя волосы растрепались. Дай поправлю.
– Лиетт…
– Просто замри ненадолго.
– Лиетт, поправляя волосы, ты меня не остановишь.
Она стиснула зубы. В ее глазах гнев боролся со слезами. Потянувшись, она обхватила лицо Сэл. Чуть резче, чем хотела.
– Я знаю, что не смогу тебя остановить. И ты не позволишь мне помочь. Так что, блядь, позволь хотя бы сделать что-то для тебя, слышишь?
Сэл нахмурилась. Не позволит, это правда. Она не могла позволить им прийти – солдатам и извращенным существам, которые ими командовали – в поисках Старейшего и вместе с ним Лиетт. Она не могла позволить им совершить задуманное, разорвать или растерзать ее, чтобы добраться до твари, которая поселилась внутри Лиетт. Она не могла позволить Лиетт остаться тут.
Они обе это знали.
И они были в этом согласны. Это был так себе план, но лучшее из того, что было. Разумный план. План, который мог сработать.
Они знали, что ничего другого им не сделать.
И вот Сэл Какофония, Убийца и Разрушительница, неподвижно стояла на коленях, позволяя Двадцати-Двум-Мертвым-Розам-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе, одной из самых страшных и прославленных вольнотворцев на земле, поправлять ей волосы.
Сэл глянула на Лиетт, пригладившую ей пряди, и заставила себя слабо усмехнуться:
– Ну как?
– Ужасно, – нахмурилась Лиетт.
Усмешка Сэл стала чуть шире.
– Спасибо за попытку.
Обе они долго смотрели на повозку. Всего в каких-то двадцати футах – потрепанная, местами сломанная, несмотря на все усилия Лиетт, – одновременно слишком далекая, словно находится в другом мире, и слишком близкая, чтобы не обращать на нее внимания.
Синдра и Мерет продолжали укладывать вещи, подтягивать колеса, проверяя скудные припасы, собранные по домам, и тихо переговаривались. Но через слово они напряженно оборачивались на двух женщин.
Как долго они тут стояли? Хотела бы Сэл знать. Внутри разрасталась знакомая ноющая боль, когда видишь кого-то в последний раз, еще не зная об этом. И все же времени было недостаточно. Мало, чтобы почувствовать ее пальцы в волосах, чтобы надышаться ее запахом, недостаточно, чтобы… чтобы…
– Хотела бы я, чтоб этого не было, – прошептала Лиетт. – Чтобы я не работала на Революцию. Чтобы не оказалась на том аэробле.
– Нет, не хочешь, – возразила Сэл. – Если бы так не поступила, то злилась бы на себя, хотела бы узнать, что там внутри. Ты бы придумала что-нибудь ужасно умное, например, разбить его и разобрать на отдельные части, и увидеть, что спрятано. И за тобой все равно бы пришли.
– Ты этого не знаешь.
– Я тебя знаю. И ты меня знаешь. Мы бы все равно оказались там, так или иначе, – она взяла руки Лиетт и прижалась к ним губами. – Все нормально.
– Ничего не нормально.
– Знаю.
– В жопу такую нормальность.
– Знаю…
– Будь у меня чуть больше времени подумать, я бы смогла…
– Буря затихает, – крикнула Синдра с места возничего, и Старый Угрюмец согласно вякнул. – Либо мы уходим сейчас, либо не уйдем совсем.
На этом все.
Никаких больше проволочек. Никаких желаний и жалоб. Никаких слов… кроме тех, которые она так и не смогла произнести.
Сэл протянула руку. Лиетт ее взяла. Вместе они двинулись по снегу. Как всегда хотели, но не находили ни времени, ни слов, ни воли.
В первый и последний раз.
Сэл помогла Лиетт забраться в повозку, устроила поудобнее между мягкими мешками с провизией и несколькими книгами, которые нашлись в доме Мерета – медицинские тексты, каждая страниц по шестьсот. Лиетт управится с ними до завтрашнего заката.
