– Железный Флот.
Если до этого присутствующие распахивали глаза и задерживали вздох, то из-за нового изображения над столом все чуть не попадали замертво.
В воздухе зависли десять круглых фигурок – бледных, призрачных. Каждая – всего лишь крошечный кораблик с крошечными пропеллерчиками. Если не знать, что они такое, назовешь их очаровательными. И все же никто в той комнате не смотрел на них без мороза в сердце.
Потому что там не было того, кто не знал Флот.
– Мама говорила, что видела их однажды, – пробормотал Урда, единственный, кто обрел дар речи. – Мол, сперва услышала шум, как будто саранча в ушах стрекочет, пока она не утратила способность думать, видеть, как над ней нависает тень, как падают бомбы и…
Его лицо сморщилось, глаза зажмурились, он зажал уши ладонями, словно слышал все это в голове. Урда испустил тихий вой; Ирия метнула на него взгляд и снова повернулась к вольнотворцу.
– Флот редко видят вдали от Уэйлесса, – Два-Одиноких-Старика обошел стол по кругу. – Лишь их присутствие сдерживает налет имперских птиц, которые иначе обратили бы революционную столицу в пепел. Даже в самых тяжелых условиях они никогда не отсылали более двух кораблей. За этой новой Реликвией…
Лицо вольнотворца дрогнуло. Голос вырвался сухим, хриплым.
– Они отправили все десять.
Я особенно гордилась своей способностью никогда не лишаться дара речи – вряд ли меня называли бы Сэл Какофония, если бы я постоянно не могла подобрать слова. Но тут…
Я никогда не видела аэробль Революции. Черт, я даже была наполовину убеждена, что они существуют-то разве что в болтовне пьяниц и воплях потерявших разум. О них ходила молва, как и обо всех прочих чудовищах.
Среди любителей драмы их прозвали Десять Стрел, величайшими орудиями в колчане Революции. Потому, что они летели, куда им приказывал Великий Генерал, и там, где они вонзались… рождались легенды.
Легенды об огненных полях, кострищах, что горели шесть недель кряду. О почерневших кладбищах, что корабли оставляли после себя, искореженных деревьях и разбомбленных домах, отныне служащих надгробиями пелене трупов. Песни о ревущих двигателях, рвущихся небесах, железных крыльях…
Я не знала, что оставят после себя все десять кораблей.
Я не знала, есть ли вообще слова, способные такое описать.
– И возглавляет их…
Два-Одиноких-Старика повел рукой. Смутные изображения дрогнули, исчезли, сменились другим.
Человек, который уставился на нас в ответ, был всего лишь миражом, я знала, но вот так глянешь – и поверишь, что перед тобой призрак. Он был морщинистой, усохшей оболочкой человека; казалось, нахмурься он сильнее, и в получившийся залом засосет все лицо. Ввалившиеся глаза, кривой нос, впалые щеки. Не подумаешь даже, что он живой, что уж там говорить про командование, и все же…
– Калвен Приверженный.
– Приверженный? – Имя сорвалось с губ само собой. – Он, мать его, Приверженный?!
– Это… плохо? – робко спросил Урда.
– Ты знаешь это имя.
Голос Джеро был холоден, как и его устремившийся на меня взгляд. Но не холоднее ощущения, что поселилось у меня на загривке при упоминании этого имени.
– Каждый революционер получает имя от самого Великого Генерала, – сказала я. – Гордые, Суровые, Беспощадные, Исполнительные…
– Изначальные, – пробормотал Джеро.
– В глазах Революции нет имени выше, чем «Приверженный». Они получают уважение Великого Генерала, его восхищение и доверие, – продолжила я. – Видимо, поэтому параноидальный мудак за все время выдал его только шести людям.
– Скорее даже, – заметил Два-Одиноких-Старика, – Великий Генерал доверяет Приверженным все тайны, которые знает сам, и таким образом – все тайны Революции обо всех машинах. Следовательно, Приверженные никогда не отходят от него далеко. – Вольнотворец задумчиво уставился на призрачное лицо Калвена. – До настоящего момента.
Железный Флот.
Десять Стрел.
И один из личных советников Великого Генерала на борту.
Неслыханное дело. Как и новая Реликвия, если подумать.
И, соответственно, план вольнотворца, каким бы он ни был, тоже…
– А это означает, что они дорожат этой новой Реликвией настолько, что оставляют город беззащитным, – заключила я, почесывая шрам. – То есть они считают, что она, чем бы она ни была, качнет весы власти в Шраме в их пользу.
Я пожевала губу, размышляя. А потом, словно эфес кованой стали в челюсть, прилетело осознание. Я в ледяном ужасе уставилась на призрачное изображение.
– И потому вы хотите ее украсть.
– Украсть? – На изможденном лице прорезалась кривая усмешка. – Слишком уж примитивное слово для того, что я вознамерился совершить. Я использую Реликвию, дабы обеспечить мир бесчисленным поколениям. Мадам Какофония, с вашей помощью, я отрублю голову этой войне и орошу Шрам ее кровью.
– Лады, но… – Я поскребла затылок. – Вы ж понимаете, что это тоже звучит капец как жестоко, да?
– Надо бы разъяснить, дорогой, – кивнула Агне.
– Задумайтесь, – прошипел Два-Одиноких-Старика, наклоняясь над столом. – Еще никто не видел Реликвию подобной величины. В руках Революции она станет очередной осадной машиной, очередной пушкой, очередным оружием. Но в руках вольнотворца… в моих руках?
С помощью севериума и алхимии я возвел Последнесвет. С Реликвией я сумею создать бессмертный город: огни, что никогда не потускнеют, вода, что никогда не иссякнет, запасы еды, что никогда не истощатся. С Реликвией подобной мощи я сумею возродить Последнесвет из мертвых и растянуть его на весь Шрам. Никому не нужно будет голодать, никому не нужно будет страшиться разбойника или зверья, никому не нужно будет ни о чем тревожиться, если я сумею это сделать.
– Реликвия и в самом деле на такое способна? – удивил меня Джеро своим вопросом. До этого момента он казался самым осведомленным, за исключением самого вольнотворца. – Я всегда думал, что они, ну, знаете, заставляют все взрываться.
– В руках этих приматов из Революции – да, – Два-Одиноких-Старика насмешливо махнул рукой. – Их воображение удушено еще в колыбели, а их разум задерживается в развитии из-за пропаганды. Во всех архивах Уэйлесса не найти книги, что не будет военным трактатом или нацарапанным на бумаге лозунгом. Их ви́дение в слиянии с этой Реликвией даст лишь более мощный взрыв.
– Они и так могут устроить взрыв и не один, дорогой, – заметила Агне. – Что помешает им отобрать ее у тебя после?
Два-Одиноких-Старика улыбнулся.
– С такой властью, сосредоточенной в руках вольнотворца, кто осмелится сделать ход?
В его словах, стоило признать, был смысл. Несмотря на преобладающее в Империуме и Революции отношение к вольнотворцам – которое разнилось от клеймления опасными безумцами до откровенной охоты, – ты не найдешь ни солдата, ни дворянина, ни политика, который не признавал бы их интеллект и одаренность.
