– Может, – опять повторил Мерет. – Синдра… сколько людей осталось в поселении?
– Немного, – ответила она. – Большинство ушло после того, как эта невменяемая пальнула из револьвера и…
– Кто остался?
Синдра закрыла глаза, выдохнула.
– Старик Термик. И вдова Аттара. Отказываются уходить.
– Так вот, если сюда идут солдаты, – тихо проговорил Мерет, – разве убийство этой женщины поможет Термику и Аттаре перебраться в безопасное место?
Мгновение затянулось. На сотню ударов сердца. Клинок не сдвинулся. Мерет стиснул бутылку. А Сэл…
Сэл Какофония даже не моргнула.
– Слишком, твою мать, ты хороший, Мерет, – голос Синдры упал, как и ее клинок. Она толкнула Сэл на пол и убрала меч в ножны. – Слишком, твою мать, хороший…
Мерет выдохнул.
– Знаю, это тяжело, но…
– И слишком, твою мать, тупой.
Теперь Синдра черной тенью нависла уже над Меретом. Злость, страх, все ушло – остался лишь жесткий, как кремень, взгляд и низкий, скрипучий голос.
– Какую бы клятву ты ни принес, какие обещания ни дал, что бы там ни надумал, что должен делать, – прохрипела Синдра, – она того не стоит. Она не стоит того, что намеревается сделать, и не стоит этого города.
Синдра подняла руку. Мерет сцепил зубы.
– Я просто надеюсь… – Она сжала его плечо. – Надеюсь, ты это понимаешь.
Она не сказала больше ни слова, не бросила ни взгляда. Резко развернулась на пятке протеза и протопала наружу.
И лишь когда захлопнулась дверь, Мерет осознал, насколько крепко он стискивал бутылку.
Он посмотрел на лежащую на полу Сэл. Та уселась на задницу, потерла синяк на ребрах и глянула в ответ.
– Из какой, говоришь, ты части Империума?
– Я не говорю.
– А в «Я-не-говорю» тебя не учили помогать дамам встать?
– Ты можешь встать сама, – заметил Мерет. – И ты могла ее остановить.
– Она держала у моего горла клинок.
– Да. И отвела от тебя взгляд. Ты видела ее колено. И могла…
– Выбить ей сустав, ага, – закончила Сэл. – Протезы такой удар не держат.
– Она бы упала, – Мерет сглотнул ком. – Ты могла ее убить.
Сэл удерживала его взгляд еще мгновение, а потом поднялась на ноги. Отряхнула одежду. Снова потерла синяк. И похромала обратно к столу.
– Могла, ага, – отозвалась она. – Предпочел бы?
– Нет! Но… почему ты не стала?
– Потому что у нее была хорошая причина убить меня.
– Значит… ты правда направила сюда солдат?
Миг холодной тишины.
– Нет.
И холодное слово.
– Но в том случае она была готова меня убить, – продолжила Сэл, усаживаясь в кресло. – Я не могла у нее такое отнять.
– Это… – Мерет покачал головой и, откупорив вино, наполнил стакан. – Это не имеет смысла.
– Когда ты приходишь в этот мир, у тебя есть имя – и больше ничего. Все остальное – деньги, кровь, любимых людей – ты зарабатываешь. – Сэл взяла стакан и уставилась в него. – И ты их теряешь. Но у всех есть только одна причина, то единственное, за что они сражаются, за что убивают. И когда ты уходишь к черному столу… у тебя остается лишь эта причина.
Сэл поболтала вино, потом от души глотнула.
– Если отнимешь ее, то отнимешь все и отправишь человека из этого мира ни с чем. – Она закрыла глаза. – А я сегодня сделала это уже предостаточное количество раз.
Мерет молча сидел. Сэл осушила бокал, причмокнула.
– А что это вообще было? – поинтересовалась она.
– Кармин Катамы, – ответил Мерет. – Выдержанный.
– Ха. – Сэл потянулась к бутылке, налила еще. – На вкус как жопа скунса.
8. «Снегирь»
– Их была по крайней мере дюжина. Кружили вокруг меня как волки, а их клинки блестели в лунном свете аки клыки.
Эрет Кропотливый был человеком гордым.
– Позади меня съежилась дева, и ее крики утихомирила лишь моя вселяющая успокоение сталь, обнаженная между ней и врагами.
Плотный, с мышцами, которые медленно, но верно превращались в брюхо, и несколькими приличными шрамами – можно подумать, что ему таки есть чем гордиться. Высокий, крепкий, храбрый…
– Я всмотрелся в их глаза, одному за другим, и прошептал своему клинку: «Сегодня… сегодня мы станцуем багровый вальс».
А еще громкий. Капец, мать его, громкий.
Именно потому, несмотря на то, что я сидела аж на другом конце небольшой таверны под названием «Снегирь» и изо всех сил пыталась делать вид, что не слушаю, я слышала каждый пропитанный самоудовлетворением слог, капающий с его губ вместе со слюной. Когда, впрочем, эти упомянутые губы не были заняты поглощением дешевого вина из дешевого же бокала.
Тело Эрета было слишком большим для его потрепанной одежды, улыбка – слишком тупой, чтобы шрамы его красили, вино – явно слишком крепкое, чтобы глотать его в таких количествах. Он выглядел, воспринимался на слух и – я, конечно, удивлена, что могла почуять аж со своего места – вонял, как куча пьяных хвастунов, которых мне уже приходилось дубасить.
Вот так глянешь на него – и никогда не догадаешься, что он был ключом к свержению держав.
Что, думаю, имело смысл.
В конце концов, херовым он был бы революционным шпионом, если бы выглядел как оный.
Эрет продолжил плести свою байку в винном угаре, перекрывая громогласным голосом низкий гул остальных гостей таверны, но внимать я перестала. Причиной тому было сомнение, что смогу услышать словосочетание «багровый вальс» еще раз и не выброситься в окно.
А еще потому, что моей работой было следить, а не слушать.
Война в Долине, может, и кончилась поражением Великого Генерала, но как скажет любой революционный солдат, сокрушительная кровавая война, в которой тысячи и тысячи твоих товарищей погибли жуткой смертью – это вовсе не повод сдаваться. Даже будучи буйнопомешанным, жадным до власти жестким тираном, Великий Генерал – не дурак.
Когда пушки не сумели разжать имперскую хватку на Долине, он перешел на более деликатные методы.
– Дзынь! Вжух! Мы пустились в кровавый пляс, и каждый шаг той нелегкой ночью стал мерцанием рубина!
Насколько вообще мог быть деликатным хмельной мудила вроде Кропотливого.
О шпионской сети Революции ходили легенды – о тайной армии сторонников, дешифровщиков, саботажников и, видимо, озабоченных пьянчуг. Может, Великий Генерал рассмотрел в Кропотливом то, что я не заметила за его пропитыми невнятными заигрываниями. Ну, и по крайней мере он не выдал нечто настолько глупое, как…
