– Мы отправляемся, – сказала я. – Стража на подступах.
Уши Тутенга дернулись. Он задумчиво хмыкнул.
– Еще есть время.
– Нет у нас сраного времени, – вздохнула я. – Это место кишит…
– Людьми, – перебил Тутенг. – А они кишат везде. Если Джеро хочет, чтобы его план сработал, то подождет. А теперь, если не возражаешь…
Он продолжил мрачно пялиться на меня, намекая, чтобы я помалкивала. Обычно я бы не стала слушать, но его птица тоже пялилась и… ну, если б тебе довелось увидеть ее взгляд, тебе бы тоже захотелось оставить их в покое.
Тутенг пробормотал птице еще несколько слов, и та тихо чирикнула. Он улыбнулся, кивнул, потом подошел к окну. Встряхнув руками, отправил птицу в полет. Та взмыла в ночное небо, но Тутенг продолжил ждать, наблюдая.
Как будто хотел убедиться, что шеккай благополучно выбрался.
– Куда он отправился? – поинтересовалась я.
– Уэйлесс, – ответил Тутенг. – Куда Джеро пожелал. Куда я ее попросил.
– Попросил? – Меня прошибло осознанием, глаза удивленно распахнулись. – Ты звероуст.
– Люди это так называют. – Он рискнул бросить на меня взгляд. – Знаешь много руккокри?
– Достаточно, чтобы знать, что те единицы, которые работают с людьми, в свои кланы больше не возвращаются. – Я дернула подбородком, указывая на его лоб. – Как рога потерял?
Тутенг улыбнулся – или нахмурился, с ним сложно понять, честно говоря. Но выражение все равно осталось недовольным.
– Деньги. Как и у всех.
– Продал?
– Можно сказать и так, – он вздохнул, снова выглядывая в окно. – Люди любят убивать друг друга. Но больше всего они любят неравные схватки. Когда у них ни царапины, так легче думать, что их войны – это хорошо. Так что, когда одни решали устроить засаду на других, я показывал им дорогу через дикие места. За металл.
Я поморщилась.
– Империуму?
– И Революции. Несколько раз даже Обители. Мне было без разницы. – Тутенг любовно провел по обрубку пальцем. – Как и моей матери, когда она их срезала и вышвырнула меня за порог. Никто из нас не скажет тебе, имперцы ли, революционеры ли разрушили наш дом, сожгли земли, убили моего племянника. Все, что она видела – это людей. И как я им помогал.
– Звучит жестко.
– Изгнанный из единственного дома, который знаешь, отверженный своим народом, вынужденный работать с теми же существами, из-за которых потерял рога? – Он фыркнул. – Ага. Маленько.
Я помедлила, не уверенная, хочу ли знать ответ.
– Чем Два-Одиноких-Старика тебе платит за все это?
– Многим.
Я пожала плечами.
– Со многим можно многое сделать.
– Можно. Матушка сделает еще больше, впрочем, когда я ей все отправлю.
– Что? На кой ляд тебе это делать?
– Потому что она моя мать. А они – мой народ. А ты – нет. – Тутенг продолжил пялиться в окно, в пустоту, где еще недавно был шеккай. Потом устало вздохнул и зашагал к ступеням. – Больше никого у меня здесь нет. И не будет, когда меня возьмут вороны.
Он помедлил у лестницы, взглянул на меня этими его темными глазами. Глазами, что видели страдание, мне неведомое, особенную боль, что звенела иной песнью, нежели мои шрамы.
– Что у тебя останется, когда тебя возьмут вороны?
Я не знала, как ответить. Когда я на все это подписалась, у меня было столько всего: лучший мир, освобожденный от войны, имена людей, подаривших мне эти шрамы, конец призракам, теням, кошмарам…
Но теперь…
Я просто уронила челюсть, пытаясь найти ответ.
– Шучу. – Тутенг улыбнулся, хлопнул меня по спине и зашагал вниз. – На самом деле мне плевать.
И на этом он меня оставил. Без ответа. Без причины продолжать. Без ничего, кроме одного слова, повисшего тяжестью.
Вороны.
И оно породило мысль.
* * *
– Нищий.
Будешь заниматься такими вещами достаточно долго, плохие идеи станут рефлексом. Слово сорвалось с губ, перед глазами вспыхнул образ – попрошайка в лохмотьях, съежившийся в переулке неподалеку от «Жабы», с крупной птицей на голове.
С вороной.
– Чего? – спросил Джеро.
– Нищий, – повторила я. – Которой болтался возле «Жабы». С вороной. Помнишь? – Я подняла взгляд. Мы пробирались по улицам. – Он сидел в точно таком же переулке.
– Ага, он там все время. И что? – Джеро хмыкнул. – Что, думаешь, он подойдет нам больше, чем Урда? – Он сощурился на близнецов, спешащих впереди. – А знаешь…
– Слушай. – Я взяла Джеро за плечи, заставила посмотреть мне в глаза. – Эти чертежи ведь секретные?
– Совершенно секретные.
– То есть за них заплатят кучу денег, верно?
– Да, но…
В его глазах, широко распахнувшихся, я увидела осознание. Он помнил нищего, помнил жирную ворону. Как и я, знал, кто они такие. И понимал, что я сейчас предложу.
– Нет, – голос Джеро стал тихим, встревоженным, глаза скрылись в тенях, когда он наклонился ниже. Заметив, что я собираюсь возразить, он поднял ладонь. – Да, ты права. Этот нищий именно тот, о ком ты думаешь. И нет, мы не станем к нему обращаться.
– У нас нет выбора, – отозвалась я. – Без чертежей нам ни за что не удрать с Реликвией. Сам сказал.
– Сказал, но…
– Ни у кого, кроме них, чертежей быть не может, верно?
– Нет никаких гарантий, что…
– И если мы не попытаемся, то все на хер зря, так?! – рявкнула я. – И весь тот монолог про лучший мир – это просто второсортная опера, м? Без Реликвии мы вернемся прямиком к тому, что было – к убийствам, к бойням, к… к…
«К тому ее взгляду, – просочились мне в голову мысли, которые я не могла изгнать. – Перед тем, как я ушла, чтобы снова убивать».
– К мести? – спросил Джеро.
Я холодно выдохнула.
– И к ней тоже. – Я наклонила голову к плечу. – Так что, Два-Одиноких-Старика их боится, или как?
Лицо Джеро стало непроницаемым.
– Наш покровитель предпочитает, чтобы его имя не упоминали на людях. Он осознавал присутствие лиходеев в этом городе еще до того, как сюда прибыл. Его мнение – и я с ним согласен, – что наша операция и без того сложна, чтобы привлекать к ней смертоносных, жадных воров, которые…
– Которые не мы?
– Которые не знают иной верности, кроме как другим смертоносным, жадным ворам. – Джеро покачал головой. – Должен быть иной выход.
– Он был.
Чуть ниже затылка пробежали мурашки. Такое случалось всякий раз, как меня собирались туда пырнуть. Я шагнула к Джеро, постаралась, чтобы голос зазвучал так же жестко и низко, как удар между ног.
