– Серьезно? – Сэл откинулась на спинку стула, почесалась. – Какая унылая смерть.
«Лучше, чем сгореть заживо».
– Точно. Унылая, – подтвердил Мерет. – Так что я пока… ну, ты поняла…
Сэл уставилась на него, с пустотой в голубых глазах, со сжатыми губами. На мгновение Мерет задумался, не уличит ли она его во лжи, не догадалась ли, что он собрался сделать. Но даже если и догадалась, Сэл ничем себя не выдала и склонила голову.
– Лады, – отозвалась она. – Я тут посижу.
Мерет снова кивнул, молча. Побрел к двери.
Он шел, пока не убедился, что его не видно из окон.
И тогда побежал.
Он рванул к подножью холма, спотыкаясь о камни и кустарники, впуская в легкие холодный воздух, и не остановился, пока усталость не перекрыла страх. Мерет согнулся пополам, упираясь ладонями в колени, глядя широко распахнутыми глазами, не мигая.
«Чудовища, – сказал он себе. – Она сражается с чудовищами. Она сжигает города. Она убивает людей. Она – скиталец, сраный магический убийца на войне, кишащей магическими убийцами. И как скоро они последуют за ней сюда? Как скоро начнется новая война?»
Мерет окинул взглядом Малогорку, ее скромные домики, которые он так хорошо изучил. Поймал себя на попытке представить, как их окутывает пламя, как поля изрыты траншеями, чтобы вместить все тела. Как скоро чары или пушка превратят дом старика Риттиша в груду дров? Как скоро Даниску и трех ее детишек раздавит нога какого-нибудь чудовища?
Как скоро, гадал Мерет, они поймут, что в этом виноват он?
«Синдра права, – сказал он себе. – Ты привел Сэл сюда. Ты позволил ей остаться. Ты виноват. Ты виноват. Ты виноват. Ты…»
– Мерет?
До его ушей донесся хриплый голос, который обычно сопровождали жалобы на больные суставы и плохую погоду. Поблизости стоял Родик, весь угловатый и седоволосый, рядом с отжившей свой век птицей, запряженной в еще раньше отжившую свой век повозку, полную пожитков.
– Ты в порядке, юноша? – Родик покинул имперскую территорию много лет назад, но акцент не поблек ни с годами, ни с расстоянием. – Вид такой, будто сейчас стошнит.
А ведь Мерет даже не думал, что его тошнит, пока Родик это не упомянул. Так что ограничился коротким ответом, булькнув:
– Порядок. – Он глянул на телегу, взгроможденные на нее пожитки. – Вы… уезжаете?
Родик ужасно помрачнел.
– Не по своей воле. Я держал этот дом сорок лет и вырастил в нем шесть детей. Я бы предпочел его не оставлять. – Он указал куда-то вниз по дороге. – Но не хочу видеть, как с ним случится такое.
Дом госпожи Калавин. Шикарный, строгий, даже в руинах. Револьвер Сэл снес крышу полностью, а обломки досок второго этажа превратились в зубцы его короны. Этот дом выдержал шесть бандитских налетов, как свидетельствовали местные предания. Больше сотни человек с сотней оружий.
И Сэл разрушила его единственным выстрелом.
– Многие уходят, – продолжил Родик. – Кроме Синдры. Я думал, что пережду здесь с ней, но она… – Он вздохнул, с усталых губ сорвалось облачко пара. – Синдра сказала, что этот скиталец не знает милосердия.
«Она права, – сказал Мерет себе. – Она всегда права».
– Родик, – произнес он, – я не хотел…
– Ты не виноват, – Родик поднял руку, прерывая его извинения. – И ты слишком много помогал Малогорке, чтобы я упрекал тебя в желании сделать чуть больше. Но, Мерет… – Родик взглянул на вершину холма и содрогнулся, будто ожидал, что Сэл в любую минуту вылетит наружу и снова примется стрелять. – Она того не стоит.
Мерет сглотнул.
– Не стоит чего?
– Этого поселения, усилий, того, через что ты проходишь, чтобы ей помочь. – Родик сощурился. – Ты когда-нибудь видел дело рук скитальца, Мерет?
– Я видел следы войны в округе и…
– Тогда ты видел дело рук цивилизованных людей, доведенных до предела. Но скитальцы… – Губы Родика сжались, дыхание стало прерывистым. – Я возвращался из Гнутоели, доставлял туда древесину, шесть лет назад. Спустя полдня вспомнил, что не получил подпись на доверенной бумаге. Я вернулся и…
Голос умолк, затерялся среди холодных снежинок, опускающихся на землю с неба.
– И что? – подтолкнул Родика Мерет.
– И… ничего, – прошептал тот. – Города не стало. Он был разрушен до основания. Людей разметало, они висели, насаженные на обломки своих домов, лежали, размозженные о камни улиц. Больше шести сотен человек. Исчезли за половину дня. Позже я узнал, что это дело рук небесника, ее звали Ванта Зефир, или что-то вроде. Она ни черта у них не взяла. Ничего не требовала. У нее не было никаких причин. Она просто заявилась и…
Родик содрогнулся, глубоко вздохнул.
– Война делает из людей зверей, Мерет, но рано или поздно они опять становятся людьми. Скитальцы же… Скитальцы даже не звери. У тех есть причина убивать. – Родик оглянулся на дом Мерета. – Слушай… в повозке еще есть место. А старушка, – он указал на свою птицу, – еще крепкая. Доставит нас в ближайший город к восходу солнца. Давай со мной, Мерет. Ты не захочешь оставаться, когда здесь случится то же самое, что и с Гнутоелью.
– Родик, я не…
– Что тебя беспокоит? Гордость? Храбрость? Даже самый смелый мертвец – все еще мертвец, юноша, а признательность этого скитальца кончится ровно в тот момент, как ей понадобится через тебя переступить. – Родик вздохнул, опустил на плечо Мерета ладонь, ободрительно сжал. – Послушай. Нам не обязательно продолжать разговор. Можем на этом навсегда разойтись. Сейчас я иду в дом, забрать еще кое-какие вещи, а потом отправляюсь. Если к тому моменту ты будешь сидеть в повозке, я не скажу ни слова. Но я буду рядом. И у тебя будет новое поселение. Лады?
Мерет попытался найти, что сказать, но сумел только слабо кивнуть. Родик с кряхтением ответил тем же, затем побрел в свой дом и захлопнул дверь, оставив Мерета в худшем положении, в каком только может очутиться разумный человек.
Наедине со своими мыслями.
Они звенели внутри черепа: тревога боролась со страхом, страх задыхался под ужасом, ужас пырнула и утаскивала в темный переулок вина. Мысли карабкались друг на друга, стремясь быть услышанными, каждая тараторила так быстро и так неистово, что выхватывала лишь долю мгновения.
Тебе здесь не место.
Ты им нужен.
Кому ты поможешь, если умрешь?
Кто им поможет, если тебя не станет?
И все такое.
Так было всегда. Мерет занимал себя странствиями, исцелением, а еще беспокойством о странствиях и исцелении, как раз для того, чтобы не иметь дело со своими мыслями. Одни мысли приводили к другим, а потом к третьим, они все копились и заполняли голову такой тяжестью, что в конце концов тянули его к земле, где он оставался лежать, парализованный, пока не уставал настолько, что больше не мог их удерживать.
