Лиетт опять перевела взгляд на небо, к чему-то за облаками, что видела лишь она одна. И ветер почтительно утих. Посыпался снег. Лиетт молчала.
И там, рядом с ней, Мерет снова остался наедине со своими мыслями.
– Ты можешь сказать мне…
Лишь на один стылый, вечный миг.
– Имеет ли значение, – прошептал Мерет, – останусь я или уеду?
Лиетт наконец посмотрела на него. Ее темно-карие глаза оказались глубже, чем он мог представить. И где-то в их недрах он, казалось, разглядел частичку того, что заставляло Сэл стоять рядом с ней, обнажив оружие, готовой убивать.
Лиетт улыбнулась и шепнула:
– Да.
Мерет моргнул, кашлянул.
– Э-э… прости, но ты имеешь в виду да, мне стоит остаться, или да, в смысле, что ты можешь сказать, имеет ли это значение?
– Ох, сука, пресвятые небеса, – Лиетт закатила глаза. – Разумеется, я имею в виду да, в смысле…
Слова оборвались, сквозь снегопад прорезался крик. Лиетт осела на колени, сжимая голову. Ветер взвыл, сочувственно, одновременно с ней. Метель дрогнула и вдруг разлетелась от нее во все стороны.
Волосы Мерета захлестали его по лицу. Ветер ударил, словно кулак, угрожая сорвать одежду с тела, сбить с ног. Мерет крепко зажмурил глаза, вскинул руку, прикрываясь.
И не убежал.
– Лиетт! – крикнул он, опустившись рядом на колени. – Что происходит? Где болит? – Мягко обхватил ее лицо ладонями. – Посмотри на меня.
Ветер стих. Снежинки застыли в воздухе. И Мерет умолк.
Он уставился в глаза Лиетт. И они, черные, глубокие, словно полночь, уставились в ответ.
– Не говори ей.
Ее слова в его венах, скользкие, лихорадочные. Ее рука на его запястье, холодная и неземная. Ее слезы на щеках, замерзающие.
– Пожалуйста, – прошептала Лиетт. – Не дай ей думать, что она виновата.
– Что… что происходит? – затаил Мерет дыхание. – Лиетт, я не могу…
– Пообещай!
И вновь он ощутил, как ее голос просочился в его вены. Но вместо скользкого он стал… живым. Вокруг грудной клетки обернулось нечто горячее, голодное, прильнувшее с отчаянной нуждой. Неуютное, слишком жаркое, слишком живое, слишком полное желания и тоски. Может, поэтому Мерет и сказал то, что сказал.
– Обещаю.
Или, во всяком случае, это была одна из причин.
Лиетт зажмурилась. Вздохнула полной грудью. И когда снова взглянула на Мерета, ее зрачки опять стали широкими, глубокими.
– Спасибо, – прошептала она.
– Мерет? Готов?
Его внимание привлек хриплый голос. У повозки, привязывая остаток пожитков, стоял Родик. Старик дернул узел, проверяя, потом взгромоздился на повозку сам и взялся за поводья. Птица раздраженно вскрякнула. Родик бросил на Мерета вопросительный взгляд.
Место для него все еще пустовало.
И снова мысли принялись перебивать друг друга, гудеть в голове. Они кричали на Мерета, ломились изнутри, боролись за право сорваться с губ. Но на этот раз все они твердили одно и то же.
«Беги, – говорили они. – Беги далеко, беги. Выживи. Выбери жизнь. Дыши. Беги».
– Нет.
Родик вскинул бровь.
– Прости, что?
– Нет, я не поеду, – Мерет хватанул воздух ртом, кое-как выговаривая слова. – Я помогу больше, если останусь.
– Ты ничем не поможешь, если умрешь.
– Знаю.
– А ты умрешь, Мерет. Синдра сказала, солдаты идут. Империум, Революция, неважно – за одним явится и другой, а на таких, как мы, насрать им обоим.
– Знаю.
– Даже если скиталец не выстрелит тебе в спину – а она выстрелит, ты же сам понимаешь, – с ними ей не справиться. Ты уверен?
Мерет, если честно, не был уверен. И стоически молчал по большей части потому, что силился не дать пролиться перепуганному лепету, который бурлил и норовил хлынуть наружу. Мысли так и бушевали в голове, вопили на него, умоляли бежать.
Но он не мог. Не сейчас. Он не мог искать новый дом, чтобы вновь его бросить, новых людей, которые умрут на его глазах, новые трупы, которые придется забыть.
Этот цикл нужно прервать. Найти новый смысл.
И Мерет нашел его для себя.
Родик не понимал и не одобрял – черт, да если верить выражению глаз старика, он вот-вот затащил бы Мерета в повозку сам. Но это стремление покинуло его вместе с горестным вздохом.
– Слушай, – прошептал Родик. – Если вдруг образумишься, у меня в амбаре старая повозка. Колеса вмерзли, но чуть приложишь силу и сдвинешь. Старый Угрюмец, моя вторая птица, тоже осталась в загоне. Не самый шустрый, но повозку потащит, если хорошо с ним обращаться. Будет тебе, аптекарь, благодарность за все, что ты делал для этого поселения.
– Спасибо, Родик. Я знаю, у вас не так много…
– И останется чертовски меньше из-за той бабы. – Взгляд Родика на мгновение задержался на Мерете. – Спасибо, Мерет. За все, что ты для нас делал.
Он щелкнул поводьями.
Птица издала крик.
Повозка загрохотала по дороге, и Малогорка опустела еще сильнее.
– Надеюсь, я поступил правильно. – Мерет проследил, как повозка миновала ворота и скрылась из виду. – Как думаешь?
Он повернулся к Лиетт. Но та исчезла, не оставив даже следа.
Все так же падал снег. Где-то вдалеке вздохнул ветер. Мерет в который раз остался один.
Один, если не считать мыслей в голове, страха в сердце и женщины, ради которой он решил здесь задержаться.
Потащившись вверх по холму, обратно к дому, Мерет понадеялся, что она ответит ему той же любезностью.
Или, по крайней мере, выстрелит ему в лицо.
28. «Отбитая жаба»
В байках и прочей лжи тебе наверняка доводилось слышать про Кодекс Скитальца.
Об этих правилах тебе наверняка поведал какой-нибудь артист, сплетник или пьяница.
Скитальцы не нападают на того, кто не способен бросить ему вызов. Скитальцы не отберут у тебя последний грош. Если выдашь верную строку из нужной оперы до того, как скиталец нападет, тебя не убьют.
Я не говорю, что прямо все они дерьмо из-под птицы. Где-то вполне могут быть скитальцы, которые так и поступают. Однако в целом этот «Кодекс» силен не более, чем запах пива от пьяницы. Среди скитальцев считается оскорбительным напасть, не представившись – и то, в основном потому, что так вы оба можете прикинуть шансы убить друг друга. Помимо этого нет никаких принципов, кодексов, ничего, что сделает скитальца отличным от любого другого бандита, кроме магии.
