Злые чары, окутавшие Терассус той ночью, оставили рану. Люди, когда-то считавшие, что их величайшая забота – жаловаться на знать, забились в дома, слишком боясь выйти и оплакать сограждан.
Некоторые, как я, гадали, сколько из них больше никогда не выйдут из четырех стен.
– Утречка, соседушка!
А некоторые – нет.
Урда стоял на кухне таверны, позади него тихонько шипел паром варочный котелок. В руках Урда держал пару чашек, полных горячей бурой жидкости. На лице его сияла широкая улыбка.
Словно день был самым обычным.
– Как спалось? – Урда подошел ко мне, продолжая лучиться счастьем. – Не поверишь, но я спал потрясающе! Был уверен, что вот просто умру на спине той гигантской птицы. Что она меня уронит, или выбросит, или проглотит и вытошнит густую кашицу, которой когда-то был я, в клювики своим детишкам… ты знала, что птицы так делают? Мерзость… Но где-то после того, как я сорвал голос, полет стал просто… захватывающим! Кофейку?
Урда сунул мне в руки чашку. Я уставилась в нее. Кофе. Самый обычный кофе. Урда вручил мне его, словно все в порядке, словно мы ничего не натворили, словно из-за нас никто не умер.
– Невероятно, правда? Я! Урда! Ветер бил в лицо, трепал волосы и одежду, а я совсем не боялся! Ну, немного, когда перья срывались и одно, кажется, попало мне в рот, но в остальном было невероятно! Поверить не могу, мы правда летали! Поверить не могу, что мы будем летать еще! Разве не поразительно? Ой, ты не пьешь кофе, потому что слишком горячий?
Не знаю, что сыграло.
Может, его улыбка – слишком широкая и гордая. Или то, как он все лепетал, трепался, как ни в чем не бывало. Или мне просто было больно, и я хотела, чтобы кому-то стало больнее.
Не знаю, почему внутри что-то сорвалось.
Все еще не знаю, когда я швырнула в него чашкой.
Урда взвизгнул и повалился на пол, хватаясь за лицо. Я лишь слегка оцарапала его осколком фарфора, на щеке осталась едва заметная красная полоска. Но Урда уставился на меня так, будто я только что пырнула его мать.
– С-сэл, – прошептал он. – Что ты…
– Ты знал?
– Что?
Я схватила его за ворот, рывком поставила на ноги, подтащила так близко, что ощутила запах высыхающего на коже кофе.
– Ты знал? – повторила я. – Ты знал про Обитель? О нападении?
– Я… я не… я не… – Урда бешено замотал головой. – Я… я должен был всего лишь нарисовать… нарисовать карту… я не знаю, что…
– Карту. – Я впечатала его спиной в стену. – Столько мертвецов, все покатилось к чертям, а ты просто рисовал сраную карту?!
– Сэл, пожалуйста! – К глазам Урды подступили слезы. Он затрясся так сильно, что я почувствовала сквозь его одежду. Его голос превратился в дрожащий поток страха. – Я не… Я не могу… Я не… Я не понимаю, чего ты хочешь!
Честно говоря, я и сама не понимала. Этим никого не вернешь. Не сделаешь то, что мы натворили, менее ужасным. И, ясен хер, не возместит потерянное всем призракам, всем мертвецам, не исправит всю ложь, все концовки, о которых я думала, но они не сбылись.
Все это заботы целителей, послов, строителей – тех, кто умеет чинить.
Я же? Я всегда умела только причинять боль.
Чем и занялась.
Я стиснула ворот Урды так, что затрещала рубашка. Чарограф пялился на меня, из его глаз уходил свет, тело обмякло. Как будто он умер. Даже как назло не отбивался, не дал мне той боли, за которую я могла держаться.
– А НУ ОТПУСТИ ЕГО!
За него это сделал кое-кто другой.
Что-то врезалось мне в спину. Руки, слишком тощие, чтобы меня задушить, повисли на шее. Ноги, слишком слабые, чтобы причинить мне боль, заколотили по моим ногам. Кто-то, совершенно не умеющий, изо всех сил отчаянно пытался меня убить.
Я схватила одну руку, скинула напавшего на пол. Ирия с грохотом приземлилась так, что из легких вышибло воздух. И все же она сразу подскочила, хрипло задыхаясь, выхватила хлипкий ножик и встряла между мной и Урдой.
Так себе стойка – я могла бы сбить ее с ног легким толчком. Так себе хватка – я могла бы вырвать нож у нее из руки. Я видела лишь способы ее покалечить. А она видела лишь того, кого ей надо остановить.
– Тронешь его еще раз, – прошептала Ирия, ткнув в мою сторону ножом, – я тебя убью.
Никакой ругани. Никакого бахвальства. По глазам Ирии было видно, что она понимала, своей штучкой она меня даже не поцарапает. А по слезам – что ей на это плевать.
Она его сестра.
Что бы ни произошло прошлой ночью, они есть друг у друга.
Может, поэтому я сегодня проснулась не в настроении убивать.
Но это мне не помогло. Не знаю, что сумело бы. Я однозначно вознамерилась, сука, размахивать кулаками, пока не онемею или не помру настолько, чтобы стало плевать.
Я сжала кулаки. Двинулась вперед.
– Друзья мои.
На мое плечо легла ладонь, легкая как перышко. И всего четыре изящных пальца с безупречным маникюром ласково надавили.
Так, что я рухнула на колени.
– Буянить в любом заведении – это, в лучшем случае, неотесанность. – Агне сделала медленный, грациозный шаг и глянула на меня сверху вниз, легко удерживая меня одной рукой. – А в доме, где вы гости, сие граничит с непростительным.
Меня охватила злость, я хмуро воззрилась на Агне снизу вверх. Я хотела ввязаться в драку, причинить боль, пострадать самой, что угодно, лишь бы не думать, и Агне четырьмя пальцами положила этому конец.
Я переметнула мрачный взгляд на Ирию, почти ожидая, что девица набросится на меня с ножом. Но ее оружие валялось на полу, где она его выронила, а сама Ирия опустилась рядом на колени, удерживая в руках брата.
Урда был… не здесь. Не знаю, как еще описать. Он по-прежнему дышал, моргал, но взгляд где-то блуждал, губы шептали слова, которые я не понимала. Тело обмякло в руках Ирии, словно дохлая рыбина. Я как будто действительно его убила.
– Эй. – Голос Ирии был тихим, она шептала, прижав ладонь к щеке брата. – Есть кто дома?
Урда не ответил. Даже не посмотрел. А она продолжала касаться его щеки, держать его за руку.
– Просто дыши, – продолжила Ирия, сжимая его ладонь. – Так глубоко как можешь. Все пройдет. Всегда проходит. – Она улыбнулась ему так ласково, что выглядело на ее лице как-то непристойно. – Слушай, я знаю, я уже спрашивала, помнишь то лето, когда она отвела нас на побережье? Как раз перед тем, как я ушла в армию?
Урда разинул рот. С трудом сглотнул. Дыхание стало прерывистым, тяжелым, словно он был ранен.
– Помнишь, нам было… сколько? Шесть? Семь?
– Восемь, – произнес Урда одними онемевшими губами. – М-магия… магия проявляет себя в восемь лет.
