– Ох. Ух ты. – Она нервно рассмеялась, мягко сняла мою ладонь со своей и опустила на столешницу. – Э-э, прости, я весьма польщена… – Агне умолкла, окинула меня взглядом, сжала губы. – То есть я очень, очень польщена, правда. Но… – Она кашлянула, робко улыбнулась. – Я предпочитаю мужчин.
Я моргнула.
– О, я не… – А потом сощурилась. – Погоди, серьезно?
Агне нахмурилась.
– Ты как будто потрясена.
– Да нет, всегда пожалуйста, просто ты такая… такая…
Она подмигнула.
– Не совсем то, чего ты ожидала, хм-м? А я-то думала, что я вершина женственности.
Агне встала в полный рост, тепло улыбаясь. Под рубашкой напряглись могучие мышцы.
– Мое имя – Агнестрада ки-Дондорил, – произнесла она, закрывая глаза. – Я люблю цветы и носить платья, я обожаю розовый цвет и могу сломать любому шею парой пальцев. – Агне накрыла сердце ладонью. – Все это правда. Пока что.
Она опустила руку мне на плечо, мягко сжала, хотя могла приложить чуть больше силы и убить меня одним мизинцем, а потом вышла из кухни, оставив меня наедине с мыслями, болями и запахом пепла в носу.
И я решила, что мне это не нравится.
30. «Отбитая жаба»
Я не стала размениваться на любезности вроде стука в дверь, а предпочла ее толкнуть и просто войти.
Так что, думаю, Два-Одиноких-Старика вполне закономерно не стал размениваться на любезности вроде того, чтобы на меня взглянуть.
Он – ссутуленный, щурящийся – сосредоточил внимание на крошечном городе, что раскинулся перед ним на столе. Последнесвет, во всей своей миниатюрной воссозданной славе, робел в его тени. С ювелирной лупой на глазу, вольнотворец работал маленькой щеточкой, добавляя детали к самой высокой башенке, что возвышалась над остальным городом.
– Чем могу быть полезен? – пробормотал Два-Одиноких-Старика в город, едва слышно.
– Ничем, – коротко ответила я. – Просто зашла сказать, что рву когти.
Я была готова к обвинениям, угрозам, разномастным оскорблениям моей чести – как была готова сломать ему челюсть, если он их мне предъявит. А вот к тихому, уклончивому «хм-м» – нет.
Я пришла нарваться на скандал. Не начнет Два-Одиноких-Старика, так начну я.
– Я не знала, верю ли в ваш план сделать мир лучше, – продолжила я. – Но после вчера поняла, что и план, и замысел – говно.
– О?
– Как, по-твоему, должна была пройти эта операция, если ты не собирался делиться с нами тем, что творишь? Что ты втягиваешь Обитель?! – Я потрясла головой. – Как, блядь, должен работать этот твой план, когда из-за него все умирают?
– Отличный вопрос, – отозвался вольнотворец, по-прежнему не поднимая взгляда.
Он не слушал. Может, считал, что человеку с таким списком, как у меня, плевать, кто там гибнет. Может, однажды даже было время, когда в своем предположении он бы не ошибся.
Но я не оружие в чьих-то руках. Если кто-то и умрет, то лишь потому, что я знала, что так необходимо.
– Ну что, как с ответом?
– Боюсь, что никак, – отозвался Два-Одиноких-Старика. – Я не ожидал ни пленения Джеро, ни присутствия сооружения Обители.
– Так что? Все случайность?
– Нет. Случайностей не бывает. Для жертв, во всяком случае. Обительщики задумывались как отвлекающий ход изначально, эдакий полезный маневр, который мы могли подготовить и запустить при необходимости озаботить город настолько, чтобы спокойно отступить, случись так, что нас бы преждевременно раскрыли. Мой замысел. Исполнение Джеро. С чем он справлялся весьма блестяще, пока не перестал.
– Ты… – Кровь застыла в жилах. – Это ты впустил обительщиков в Терассус, да?
– Я убедил определенных людей, выступавших против их присутствия, отнестись к ним терпимо. И благодаря талантам Джеро я держал их под контролем с целью убедиться, что они не причинят вред никому, кроме тех, кого мы определим.
– Если это цель, то ты на хер промазал.
– Я осведомлен.
– И что ты будешь с этим делать?
Два-Одиноких-Старика помедлил мгновение, но затем продолжил раскрашивать башню.
– Как, – произнес он, – можно загладить вину перед мертвыми?
Моя кровь вскипела. Челюсти сжались так крепко, что еще немного и зубы треснут. Палец на рукояти Какофонии дрогнул.
– Я слышала ровно то же самое от каждого бандита, скитальца, кретина, который хоть раз выхватывал нож, – прорычала я. – Каждый труп у вас за плечами – лишь груда мяса, не больше. Потрясете башкой, посетуете и забудете через секунду. А всякий человек, которого вы забываете, а он выползает из того дерьма, что вы заварили…
Я сощурилась, шрам на глазу отозвался болью.
– Это очередная я.
Два-Одиноких-Старика наконец поднял взгляд, внимательно рассмотрел меня и все мои шрамы. И у него слегка дернулась губа.
– Не знаю, сколько их я вчера сотворила, сколько выкарабкаются оттуда в шрамах, сколько придут в поисках мести, – проговорила я, чувствуя, как огонь внутри иссякает, уступая место чему-то холодному, острому. – Но я сотворила их из-за тебя. И когда они явятся, мне придется с ними разобраться. Из-за тебя. Так что я ухожу.
– Ясно.
– Если захочешь меня преследовать, ничего страшного. – Я отвернулась, держа ладонь на рукояти Какофонии. – Но кого бы ты за мной ни отправил, я верну его тебе по частям, так что…
– Я отлучусь на минутку?
Я стиснула рукоять револьвера, бросив через плечо хмурый взгляд. Даже не думала, что вмажу ему по морде уже за то, что он меня перебил, но черт, не буду ж я привередничать.
Когда я развернулась, Два-Одиноких-Старика успел наоборот отвернуться. Он отложил кисточку и краски, медленно встал во главе стола. Снял с ремня маленький мешочек, вынул свисток. Серебряный свисток, скрупулезно испещренный сигилами.
Прямо как тот, что был у Урды на Вороньем рынке.
Вольнотворец поднес его к губам, нерешительно, будто боялся. Собрался с духом, закрыл глаза, выдал единственную, коробящую ноту. А потом…
Явились они.
Люди.
Женщины. Мужчины. Дети. Бабули и папаши, тетушки и дядюшки. Повозки, запряженные крепкими рабочими птицами, непослушные дети, гоняющие собак по улицам. Смех. Пение. Споры. Плач.
Жизнь в миниатюрном Последнесвете.
Крошечные фантомы расцвели на улицах и в домах крохотного города вспышками света, и сотни призрачных жителей принялись за ежедневные дела. Их голоса слились в негромкий гул, рассказывая все те же истории, что и всегда, смеясь над теми же шутками, что и всегда, и никто ничуть не замечал ни свою призрачность, ни двух нависших над ними людей.
