— Давай без возражений, ладно?
За три года знакомства с мужем Фло я уже выучила, что если он начинает говорить таким тоном, лучше не спорить. Два сапога пара — Шон Райт и его любящая жёнушка. У каждого в арсенале есть тон, из-за которого мне хочется спрятаться под одеяло.
— Восьмая северо-восточная. Это в Норгейте.
— Хорошо. Ждите. Я позвоню.
— Спасибо. И прости, что расстроила Флоренс.
— Переживём.
Поставив Лекса на кресло в комнате ожидания, я скидываю висящую на сгибе локтя одежду, стягиваю через голову толстовку и надеваю её на сына. Длиной кофта доходит ему до колен, рукава приходится закатать. Лекс ведёт себя послушно, пока я не беру в руки выданную медсестрой куртку.
— Это не моё!
— Знаю, милый. Но не идти же нам на улицу в пижамах.
— Чья это куртка?
— Вероятно, мальчика, который однажды был здесь.
— Ему тоже ручку кололи?
— Возможно, что и кололи.
— А у него тоже живот болел?
— Может, и болел.
— И тошнило?
— И тошнило.
— Как меня?
— Думаю, раза в три сильнее.
— Ого! — карие глазёнки похожи на крупные оливки, но Лекс, по крайней мере, перестаёт беспокоиться и позволяет спокойно себя одеть.
Типичное поведение в непонятно ситуации: «а у тебя так было?», «а у тебя было сильнее, чем у меня?», «а ты выжила?». Мы проходили это с больным горлом и ссадинами на коленках. С шишкой на голове от неудачного падения с качелей и неожиданно заболевшим зубом. Для Лекса это своего рода терапия — дать оценку своей беде через сравнение. В зависимости от ситуации, у меня могло болеть сильнее или слабее, дольше или не очень, страшнее или по пустякам.
Сейчас нужна обратная шкала. Воображаемый мальчик явно мучился животом не один день, и ручку ему кололи очень и очень долго.
Дай бог здоровья тому ребёнку, что нарочно или нет оставил в этом госпитале синюю куртку «Маринерс».
Моя парка оказывается на редкость тонкой, но это всё равно лучше, чем ничего.
Лекс недолго сидит один. Через минуту-другую он переползает ко мне на колени, садится лицом к лицу и по привычке кладёт голову на моё правое плечо. Маленьким, он всегда так засыпал. Он и сейчас маленький, и, гладя сына по спинке, я постепенно согреваюсь от теплоты детского тела и от раздающегося через несколько минут равномерного сопения.
Уснул.
Телефон я теперь держу на виду и беру его, только чтобы отправить сообщение Сеймуру. Разница с Белфастом восемь часов. Сейчас в Ирландии рождественское утро, и я надеюсь, что дед хорошо отметил праздник. Понимаю, что волновался, понимаю, что выслушаю от него немало нелестных слов, но всё же, пусть это будет эгоистично, я рада, что он где-то там за меня переживает. В какой-то момент этого сложного дня меня одолело отчаяние. Я оказалась не готовой к тому, что случилось, хотя сколько их было, сложных ситуаций — не перечесть. Но только теперь мне пришла в голову мысль, что это неправильно. Рядом обязательно должен быть человек, который скажет «детка, успокойся» и попросит кого-нибудь принести стакан воды, пока будет решать мои проблемы.
После Эрика у меня не было отношений. Поначалу ещё жива была боль от предательства и потери ребёнка, потом появился Лекс, и времени хватало только на него и учёбу. После я несколько раз ходила на свидания с парнями с работы, но дальше прощальных поцелуев в щеку дело не заходило. Фло пыталась познакомить меня с друзьями Шона, но это не срабатывало, пока не появился Питер.
Он правда мне нравится. Хороший, добрый, чуточку суетливый и катастрофически застенчивый. Обо мне он всё знает от Шона, даже знаком с Лексом, но именно это знакомство заставляет его вести себя со мной немного скованно. Как с Девой Марией, что ли. Одно время мне очень хотелось рассказать ему правду о Лексе, но что-то всякий раз удерживало. Может, и к лучшему. О том, что я воспитываю сына сестры, не знает никто, кроме моей матери, Сеймура и Фло. И Марка Броуди.
Мысль о последнем заставляет меня дёрнуться, будто от укола булавкой, так что Лекс даже вздрагивает, но, слава богу, не просыпается. Я снова глажу его по спинке и в который раз за эти дни принимаюсь себя отчитывать.
Стыдно, глупо и крайне непрактично жить иллюзиями. Мне ли не знать, что за ними следует: сомнения, завышенные ожидания, как итог разочарование и вишенкой на торте — боль, моральная ли, физическая — всё одно. А тем более, когда и иллюзия ещё не сформирована — так, всего лишь мысль, допустив которую однажды, к ней не возможно не возвращаться: а что если Марк приехал встречать Рождество в Сиэтл из-за меня?
И вот я снова не знаю, куда себя деть от желания, чтобы эта мысль оказалась небеспочвенной. Я понимаю всю сложность отношений с этим человеком и его семьёй. Всё понимаю, всё принимаю и заставляю себя широко открыть глаза, потому что, когда закрываю, вижу, как Марк оборачивается ко мне и долго смотрит, прежде чем уйти навсегда из моей жизни.
Я действительно как наяву могу увидеть этот взгляд: пристальный, выжидающий, побуждающий, притягивающий… Нет, глаза лучше закрыть, иначе я сойду с ума, потому что мне кажется, что я действительно его вижу.
Я действительно вижу Марка Броуди, который в данный момент стоит у стойки дежурной медсестры и смотрит на меня всё тем же взглядом. Пристально. Выжидая. Притягивая.
Глава 21
Soundtrack Faces by Lene Marlin
Думаю, что это благодаря Николь я научилась объективно оценивать свои шансы у лиц противоположного пола.
За сухой фразой скрывается жутчайший комплекс неполноценности, критического отношения к себе, убранных под замок желаний и неверия в собственные силы. Не нужно посещать психолога, чтобы понять, что у меня куча проблем и со смертью яркой личности, которой была моя старшая сестра, они никуда не ушли.
Но я пыталась. Честно. Даже психолога посещала. Милая женщина-доктор очень аккуратно выводила меня на разговор, но каждый из пяти сеансов заканчивался одной и той же фразой про откровенность. Этим я даже наедине с собой заниматься боялась, так что продолжать не было смысла.
О том, что сидит во мне, я не рассказывала даже Фло. Приходилось изображать из себя сильную и успешную Эмму Бейтс, закалённую личной трагедией и нелюбовью близких. Хотя какие это близкие, раз нелюбовь. Внутри же я — обычная девчонка, которая мечтает о любви прекрасного принца. А ещё чтобы по утрам меня одевали птички.
Я разрешила себе всего один вечер, чтобы помечтать о Марке Броуди. Очень много времени занимали мысли о нём в течение дня. Это происходило само собой — дома, по дороге на работу, на работе, по дороге домой.
Место за столом, где он сидел на моей кухне. Стакан, из которого пил. Мясное рагу.
