Я жила в горах, иногда спускаясь в долины. Моё вегетарианство стало похоже на веганство: кролики, мелкие грызуны – вот и всё чем я питалась. Иногда я воровала на фермах коров и свиней. Свиная кровь была самая сладкая, но я редко позволяла её себе: всё-таки целью моего пребывания здесь было восстановление утраченной прочности щита. Лёгкая жажда снова стала моей спутницей, но переносила я её гораздо легче, чем в первые годы. Вновь обретая, я чувствовала, как вместе с ней в меня постепенно возвращается насильно выгнанная человечность.
Однажды я застала себя сидящей на вершине горы, любующейся закатом. Краски, которыми лучи упавшего за горизонт солнца раскрасили небо, были невыносимо прекрасными: от режущего глаза бело-розового до тёмно-красного; от нежно-голубого до насыщенного фиолетового. Вспомнить названия цветов получилось не сразу, но когда, наконец, это удалось, я радостно рассмеялась. Впервые за много дней. Или веков. Осознав это, я рассмеялась ещё громче, и неожиданно чувство неимоверного облегчения затопило меня: я наблюдала, как умирал день. Я любовалась этим зрелищем. Я ценила красоту.
Я всё ещё была человеком.
Многолетнее ли вегетарианство сделало меня такой, или те надежды, что долгое время не умирали в моей душе, - но внезапно я поняла: бесполезно бежать от себя. Я не хищник, раз могу чувствовать. Я не монстр, раз могу удержаться от соблазна им стать. Убийство ради пропитания никогда не было грехом даже среди людей, но, в отличие от них, себе подобных я не убивала. Моя сущность - пить человеческую кровь, но я иду наперекор своей природе. Да - я зверь, но зверь думающий. И ареал моего обитания не леса и горы, а городские кварталы и маленькие дождливые города. Я менее зверь, чем множество населяющих их людей.
Снова я чувствовала себя новорожденной. Но теперь рождению этому я искренне радовалась. Пришла пора возвращаться.
Год я прожила в Австралии. Необходимо было снова привыкать жить среди людей. Нет, никаких проблем с жаждой не возникало, но за три года, проведённые вне социума, в мире многое изменилось. Как изменилось и во мне. Теперь я знала, что сущность - преходяща. Что нет ничего вечного, кроме времени. И я тоже была временем, что текло между людей, не запоминая их имён, лиц, но пользуясь благами, что они для своего времени – меня – создавали. Я ещё больше стала ценить искусство и культуру, музыку и застывшие формы. Спустя пять сотен лет девушки всё ещё плакали над Шекспиром и Бронте, и думаю, пройдёт ещё пятьсот, а плакать они не перестанут. Люди уходили, но то, что делали наиболее талантливые из них, оставалось и бережно хранилось потомками. Меня интересовало всё новое: я пыталась угадать, что из него смогу унести в вечность, а что перестанет интересовать уже следующее поколение.
Я не стала социопатом, но запретила себе обращать внимание на такие мелочи как деньги, одежда, место жительства. Мне нужны были деньги – я их брала: для вампира не было ни одного замка, ни одного сейфа, который он не мог бы вскрыть. Мне нужна была одежда – я тратила на неё эти деньги. На них же я оплачивала квартиру, они же позволяли мне покупать всё, что нравилось. Когда деньги заканчивались, я либо просто брала то, что хотела, либо снова находила сейф.
Австралия наскучила быстро, и я вернулась в Америку.
Я меняла города, без жалости оставляя в них всё, что мне было ненужно. Но постепенно, как и любой человек, начала обрастать вещами. Это немного тревожило: с каждой любимой вещью я становилась менее мобильной. В коне концов, пришло понимание, что такой образ жизни не для меня: надо было либо остановиться, либо бросить всё и снова кочевать по миру. Последнее мне искренне надоело, но для первого пока не хватало смелости.
Оставаясь наедине с собой, я всегда закрывалась щитом. И вообще, старалась лишний раз не показываться людям. Впервые я сняла щит в Сиднее, недалеко от знаменитого оперного театра. Это была проверка. Около недели после этого я курсировала по городу и окрестностям, прислушиваясь к своим инстинктам, но знакомого покалывания в лопатках не ощущала. Постепенно я увеличивала время пребывания вне щита, прекрасно понимая, что навсегда отказаться от него не получится. Шанс, что за мной могут наблюдать, оставался.
Прошел ещё год, прежде чем я позволила себе прожить на одном месте больше месяца. Ничего не случилось, но, тем не менее, я покинула уютную двухуровневую квартиру в Чикаго, отправив свои вещи федеральной почтой до востребования в небольшой городок в Висконсине. Затем был Мэн, Северная Дакота, Айова… Через семь лет после последнего посещения, я рискнула приблизиться к Вашингтону.
Городок Льюистон, на границе штата Айдахо. С документами на имя Розмари Гудвин меня с лёгкостью взяли смотрителем в муниципальную библиотеку. Мешковатая одежда, очки в роговой оправе, аккуратно убранные с лица волосы – незаметная серая мышка, которую никто и не вспомнит через пять минут после встречи. Я работала три дня в неделю, остальное время проводила вне города, развлекая себя охотой и путешествиями. Несколько раз я пересекала границу Вашингтона, но дальше чем на сотню миль на территорию штата не углублялась.
Так я прожила ещё полгода, когда, наконец, решила, что могу беспрепятственно поселиться в родных местах. Я понимала, что север штата закрыт навсегда, но, честно говоря, густонаселённый Сиэтл привлекал меня гораздо больше.
Всё было чудесно: мне удалось найти квартиру в нужном районе – таком, где никогда и никому нет ни до кого дела. У меня было новое имя и новая внешность. Я даже позволила себе завести подругу. Хотя, вряд ли маленькая темноволосая Эмили Клируотер, снимающая в доме напротив крошечную квартирку с одной спальней, знала об этом.
Часть 7
Soundtrack - Life for rent by Dido
Шел второй месяц моего пребывания в Сиэтле. Я с лёгкостью устроилась на работу: диплом бакалавра английского языка, никаких возражений по поводу ночных смен – и перед вами новая сотрудница библиотеки Вашингтонского университета. Я работала, предпочитая полутёмные подвалы архива залитым солнцем библиотечным залам. Как бы ни была авторизирована современная жизнь, некоторые вещи оставались неизменны: печатному слову до сих пор верили больше, чем напечатанному на экране, и до сих пор архивы предпочитали располагать в подвальных помещениях. Подсознание человеческое срабатывало верно: всё уходит в землю – люди, истории, имена.
В один из погожих сентябрьских дней, вынуждающих меня остаться дома, я стояла у окна, наблюдая за тем, что происходит на улице. Из круглосуточного супермаркета вышла невысокая темноволосая девушка, нагруженная двумя бумажными пакетами. Пакеты были настолько объёмными, что для сохранения равновесия при ходьбе девушка была вынуждена отклониться назад. Она двигалась осторожно, будто опасалась, что каждый сделанный ею шаг может оказаться последним. Тоненькие ножки, обтянутые светло-синими джинсами, казались настолько хрупкими, что вполне могли подломиться под весом её ноши.
Всё стало ещё комичнее, когда девушка начала подниматься по лестнице. За её плечами висела увесистая сумка, которую я частенько видела у студенток нашего университета. Наверняка она была под завязку заполнена книгами, потому что теперь девушка наклонялась вперёд, чтобы сумка не перевесила и не увлекла свою хозяйку вниз.
