Мэтт повернулся к столу за стаканом и краем глаза углядел что-то белое, валявшееся на полу рядом с пустой корзиной для мусора. Нагнувшись, он поднял такой же листочек, на котором было написано его послание, только этот был мятым и свернутым в шарик. Расправив лист, Мэтт в который раз за это утро испытал удивление. Тем же красивым почерком вверху листа было написано и несколько раз перечеркнуто его имя.
«Мистер Крайтон!»
— Похоже, ты меня знаешь. И, судя по обращению, на меня работаешь.
Почему-то именно этот факт, наконец, его отрезвил. Он не должен здесь находиться, не должен устраивать обыск, не должен заинтересовываться. Все это ни к чему, и не нужно ни ему, ни ей. У него не может быть ничего общего с этим домом и женщиной, в нем живущей. Может случиться так, что за эту ночь придется расплачиваться. Так было всегда: люди, в обычных обстоятельствах обходительные и вежливые, при малейшей возможности перехода на личностное общение становятся требовательными и нетерпимыми. Именно поэтому он не переходит определенные границы. Очень мало на свете людей, кого Мэтт мог бы назвать друзьями. Еще меньше тех, кому он доверял. За доверие, как и за заботу, Мэтью Крайтон привык платить. В противном случае, они могли обернуться ненужными исками.
Именно поэтому Мэтт сделал то, что сделал: надев пиджак, он достал из кармана бумажник и вытащил сто долларов. Купюру он положил на середину стола, прижав для надежности пустым стаканом. Подумав, Мэтт взял бутылек с аспирином и сунул себе в карман.
Выходя из квартиры, он вспомнил, о чем просила хозяйка, и с силой потянул за собой дверь. Щелчок, действительно, был характерным. С притолоки посыпалась штукатурка. На всякий случай Мэтт толкнул дверь, убедившись, что она заперта. После этого он достал телефон и вывел на экран телефон начальника своей службы безопасности.
— Пол, мне надо, чтобы ты кое-что проверил.
Глава 2
— Организованность! Организованность, Мэрилин, краеугольный камень всего. Все сильные личности в детстве убирали свои комнаты.
— И Александр Македонский?
— Уверена, что его отец, царь Филип, не потерпел бы разбросанных фантиков и полусгнившей банановой кожуры у себя в доме.
— Хм. — Мэри задумчиво почесала коротко остриженную светловолосую головку. — А у них были конфеты?
— Конфеты не конфеты, но какие-то запрещенные сладости наверняка были.
Миссис Стенхоуп постаралась, чтобы голос звучал строго, хотя всякий раз, глядя на эту малышку, ей еле удавалось сдерживать улыбку.
— Даже если и были, вряд ли они заворачивались в фантики. Бумажной пормышлинности-то не было!
Эта «пормышленность» едва не прорвала плотину. Женщина отвернулась от девочки, чтобы украдкой стереть выступившие от смеха слезы.
— И я не уверена, что за забытую банановую кожуру Александра Македонского заставляли дежурить еще на сутки. Вряд ли он вообще знал, что такое швабра. Если тогда вообще были швабры. А были, миссис Стенхоуп? — Огромные фиалковые глаза смотрели на нее в ожидании ответа.
Мэрилин Рейнольдс всегда была любознательной. Вайолетт нравилось наблюдать за ней. Она видела в девочке большой потенциал, неосознанно выделяя ее из окружающих. Конечно, делать это запрещалось, и даже регламентировалось правилами организации, которую она возглавляла. Более того, по истечении сорока лет службы Вайолетт Стенхоуп научилась ограничивать себя в подобных привязанностях. Слишком больно, слишком расточительно для души привязываться к детям, попадающим в жернова государственной машины. Работа в органах опеки заставила Вайолетт запереть свое сердце на замок.
Она начинала обычным воспитателем. В ее подчинении было несколько девочек. Будучи старшей из четырех сестер, Вайолетт предпочитала работать именно с девочками. Она всей душой привязывалась к своим воспитанницам и очень переживала расставание, когда кого-то из них удочеряли. Не менее сильно Вайолетт расстраивалась, когда этого не происходило. Детские лица сменяли друг друга, детские судьбы на какое-то время пересекались с ее судьбой, но приходило время, и все они ее покидали.
Вайолетт помнила каждого воспитанника, прошедшего через ее руки в течение сорока лет работы. Среди них были и такие, кто оставил след в ее душе, дети, не вписывающиеся в рамки, с образным мышлением — необычные, неординарные. Не всегда их понимали сверстники, не ко всем им находили подход взрослые, но у нее это частенько получалось. Это была увлекательная игра — найти ключик к ребенку, понять, в чем его сильная сторона и, поняв это, постараться ее культивировать. Говоря об этом, Вайолетт всегда вспоминала Питера Блэйка — отъявленного, патологического хулигана в детстве, позже сержанта отдела внутренних расследований чикагской полиции.
Именно Пит привел к ней маленькую Мэрилин Рейнольдс, единственную, кто выжил в страшной автокатастрофе, унесшую жизнь пятерых человек, в том числе, и ее отца.
Пит служил под его командованием и, как и все в отделе, уважал и любил капитана Рейнольдса. Он вот-вот должен был выйти на пенсию. Мэри была поздним ребенком — его и его жены-художницы, которая умерла через два года после рождения девочки. Почти не помнящая матери, Мэри была обласкана отцовской любовью, и его смерть стала для нее больше, чем катастрофой: кроме него у маленькой Мэри Рейнольдс на свете никого не было.
Вайолетт до сих пор сомневалась, что являлось большим злом для души ребенка: никогда не знать родительской ласки или же, единожды испытав эту всепоглощающую любовь, понимать, что ее больше никогда не будет.
Девочка выглядела напуганной, хотя изо всех сил старалась этого не показывать. Маленькая, взъерошенная, словно воробышек, она крепко сжимала руку Пита.
— Ну, ну, Мэри-джелли. Иди, не бойся, — подбадривал он девочку. — Это миссис Стенхоуп. Она хорошая, хотя на вид и строгая.
— Здравствуй, Мэрилин.
Малышка дернулась
— Мэри, — произнесла она с вызовом. — Все зовут меня Мэри.
— Хорошо, но я буду звать тебя полным именем, а ты меня миссис Стенхоуп. Хорошо?
— Да.
— Да, миссис Стенхоуп, — поправила она девочку.
— Да, миссис Стенхоуп, — послушно повторила Мэри.
— Я директор этого дома. — Здесь всячески избегали слово «приют». — Теперь он станет твоим.
— У меня уже есть дом. — В тоненьком голосочке послышалась сталь.
— Да, я знаю. Но одна жить ты не можешь.
— Со мной будет Пит.
— Мы с тобой уже говорили, Мэри-джелли. — Мужчина присел на корточки рядом с девочкой и положил руки ей на плечи. — Какое-то время ты поживешь здесь, а потом я тебя заберу. Я подал документы на удочерение. — Пит поднял глаза на свою бывшую воспитательницу. — Колин был для меня больше, чем капитаном.
Пораженная Вайолетт смотрела на молодого мужчину, гордясь той работой, которую она проделала много лет назад.
