— Папы нет, Мэри-джелли.
— Где нет?
— Ты помнишь аварию?
— Да. Нет. Не знаю.
Она действительно не знала и почти не помнила. Она спала на заднем сидении, когда все произошло. Спала, а в следующий момент уже куда-то летела, падала, ударялась и кричала. И уже тогда она не чувствовала папы.
Он погиб мгновенно. От первого удара. Машина, врезавшаяся в них на полупустой дороге, перевернувшись несколько раз, загорелась, и четверо пьяных парней сгорели в ней заживо. Их же старенький седан долго крутило по дороге, переворачивало, и, в конце концов, вылетев с трассы, он упал в озеро. Это была обычная дорога на обычное место их обычного пикника, куда они, как обычно, ездили каждый второй выходной лета. Иногда с ними ездил Пит. Он приезжал на своем большом черном внедорожнике, и Мэри, подпрыгивая от радости, помогала папе переносить корзинки со снедью в его огромный багажник.
Если бы он тогда поехал с ними, может, и не было бы ничего. Пита все равно потом бы убили, так какая разница, когда он умер, зато папа был бы жив, и Мэри не осталась бы одна.
Она стыдилась этих мыслей, даже плакала, ругая себя и жалея Пита. Жалела и ненавидела одновременно, потому что он тоже ее бросил. Все они бросали ее. Сначала мама, потом папа, потом Пит — не многовато ли для одного отдельно взятого восьмилетнего человека?
Мама. Осталось что-то внутри — вряд ли можно было назвать это воспоминаниями, скорее, ощущением. Мама любила печь, как рассказывал папа, и единственное, что Мэри помнила о ней — теплый запах ванили и свежих булочек. Обидно было. Она копалась внутри себя, пыталась что-то нащупать вдобавок к этому, но ничего не находилось. Лишь ваниль и сдоба. Мэри много расспрашивала о ней папу и вскорости стала замечать, что выдает отцовские рассказы о маме за собственные.
Они хорошо жили с папой. Это все, что Мэри могла себе позволить вспоминать о прежней жизни. С папой было хорошо. Он был большой, смешной и добрый. И целовал ее на ночь, щекоча жесткими усами. И друзья у них были такие же все большие и добрые. Они часто приходили к ним домой, смотрели бейсбол или все вместе ходили на бейсбол, сидели на трибунах и ели чипсы с острющим соусом, после которого иногда болел живот. Они были и ее друзьями. Их жены передавали для нее пироги и овощные запеканки. С их детьми она училась в школе. А потом это закончилось.
Нет, они, конечно, и потом приходили к ней, проведывали. Приносили игрушки, те же запеканки, но чем дальше, тем реже. Только Пит остался навсегда. Как ей казалось.
И как не оказалось.
Как легко было озлобиться на все и всех, но Мэри была благодарна людям, которые не позволили ей сделать это. И в первую очередь миссис Стенхоуп.
Она не смотрела на нее так, как смотрели другие. Она смотрела на нее так же, как Пит.
— Да, с тобой случилась беда, но теперь у беды случилась ты. Покажи этой гадине! — говаривал он.
И она показывала. Долго-долго показывала. А года два назад устала.
Мэри знала, что миссис Стенхоуп почувствовала в ней эту перемену. Она даже приняла это на свой счет и завела обходной разговор, что Мэри надо подумать о себе и перестать обращать внимание на все мешающие нормальной жизни факторы. Под этими факторами она, в первую очередь, подразумевала себя. Но, похоже, миссис Стенхоуп не понимала, что она — единственный в ее жизни постоянный фактор, на который Мэри может рассчитывать. Таких, как Мэри, у миссис Стенхоуп в год по несколько десятков выпускалось, и некоторые периодически проявляются, проведывают ее, но она-то у Мэри одна. И у Пита она была одна, иначе бы он не привел к ней Мэри и не передал из рук в руки. Может, если бы не Пит, то и не привязалась бы она так сильно к этой строгой, редко улыбающейся женщине. Не выслушивала бы ее обязательные нотации, потакая старой учительской привычке. Не переживала бы за ее здоровье. Не оплачивала втайне дополнительные расходы по пребыванию в этом доме. И не желала бы больше всего на свете, чтобы ее бывшая воспитательница никогда об этом не узнала.
У Мэри был небольшой фонд, который после гибели отца учредил для нее полицейский департамент. Вдобавок, по достижении совершеннолетия она получила право распоряжаться деньгами, что родители откладывали для ее учебы. Их было немного, но всего вместе хватило на юридическую школу университета Лойола. По началу, Мэри хотела стать копом, как отец и Пит, но понимала — первая же медицинская комиссия ее завернет. Слава богу, у нее был дом, закладная по которому была выкуплена еще родителями, и по достижении совершеннолетия Мэри жила там. Она училась, подрабатывала в небольших конторах, куда с удовольствием брали студентов разгребать неизбежные для юридических служб бумажные завалы. Мэри стала одной из лучших на курсе и последние два года получала государственные гранты. Когда пришла пора выбирать специализацию, она выбрала финансовое право — сказалась любовь к математике и цифрам. Это было ее: Мэри с азартом закапывалась в формулы и цифры, запоминая, сравнивая, учась.
К концу обучения у Мэри уже было два приглашения на работу, одно из которых она почти приняла, но упустить возможность начать карьеру в крупнейшей инвестиционно-финансовой корпорации Чикаго было бы непростительной глупостью. И в очередной раз Мэри поблагодарила судьбу за то, что та подарила ей Вайолетт Стенхоуп. Когда возник вопрос прохождения преддипломной практики, именно она посоветовала Мэри не трусить и обратиться в трастовую инвестиционную корпорацию «Тринко». У них имелась хорошая программа для стажировки выпускников, но у Мэри никогда бы не хватило смелости предложить свою кандидатуру. Когда она рассказала об этом миссис Стенхоуп, та в достаточно резкой форме вселила в нее уверенность в собственных силах.
— Никогда не сомневайся в том, что ты достойна большего, — сказала она в конце. — Если отказывать в большем самой себе, другие вскорости начнут отказывать тебе в малом.
К удивлению Мэри, ее приняли, а после защиты диплома предложили стажировку. Через полгода она была принята в штат «Тринко», получив должность младшего ассистента аналитического отдела. Должность не ахти какая, но надо же с чего-то начинать. Свою первую зарплату девушка отметила с миссис Стенхоуп первым в жизни бокалом шампанского.
Вайолетт проработала еще год после того, как Мэри окончила школу. Атеросклероз, сдавливающий когтями болезненных судорог ноги при ходьбе, начал мучить ее с самого утра. Она лечилась и раньше, но после выхода на пенсию страховка не покрывала всех расходов. Вайолетт долго думала прежде, чем решиться на этот шаг, но еще через год, продав все свое имущество, переехала жить в «Надежду» — санаторий для людей старшей возрастной группы, как они себя именовали, а по сути — дом престарелых.
Все эти годы Мэри была рядом. Как и некоторые из ее бывших воспитанников. Но жизнь брала свое и их визиты становились реже, как и звонки. Вайолетт все понимала, не осуждая, а радуясь за тех, кто нашел себя в жизни. А вот Мэри осталась. Раз в месяц, а то и чаще, они встречались, ходили в театры, музеи, проводили вместе весь день с обязательным заходом в кафе, и за кружкой горячего чая девушка рассказывала свои новости. Они всегда касались учебы или работы, и никогда — личной жизни. Вайолетт не спрашивала, а Мэри не было о чем рассказывать.
