Умер.
- Боже правый! - сказал Эдуардо, и поднял дрожащую руку к лицу, чтобы стереть с брови капельку пота, неожиданно покрывшего линию волос на лбу.
Мертвый енот не выглядел таким большим, как часовые снаружи, но он не думал, что тот кажется меньше только из-за того, что смерть его съежила. Совершенно ясно, что это третий экземпляр моложе других двоих, или, может быть, те были самцами, а это - самка.
Вспомнил, что оставил кухонную дверь открытой, когда обходил все вокруг дома, чтобы поглядеть, является ли зверек на переднем посту и на заднем одним и тем же. Портьера была задернута. Но она легкая, всего лишь рама из сосновых реек и ткань. Енот вполне мог оттолкнуть ее достаточно широко, чтобы просунуть морду, голову, а затем и все тело, и забраться в дом, прежде чем он вернулся закрыть внутреннюю дверь.
Где зверек прятался в доме, когда он полдня просидел в кресле-качалке? Что замышлял, пока готовил ужин?
Подошел к окну у раковины. Так как сегодня он ел раньше обычного, а летом солнце заходит поздно, то сумерки еще не наступили, и можно было ясно разглядеть замаскированного наблюдателя. Тот был на заднем дворе, сидел на задних лапах, и присматривал за домом.
Осторожно обойдя бедное создание на полу, эдуардо спустился в холл, отпер переднюю дверь и шагнул наружу, желая выяснить, караулит ли еще другой часовой. Зверь был не во дворе; где он оставил его, а на крыльце, в нескольких футах от двери. Он лежал на боку, кровь натекла из того уха, которое было видно, она была на ноздрях, а глаза широко распахнулись и остекленели.
Эдуардо переключил внимание с енота на нижний лес у начала луга. Заходящее солнце, зависнув между двух горных пиков, бросало косые оранжевые лучи на стволы тех самых деревьев, но не могло разогнать непокорные тени.
Когда он вернулся на кухню и поглядел снова за окно, енот на заднем дворе бешено носился по кругу. Вышел на крыльцо и услышал, как зверь скулит от боли. Через несколько секунд, споткнувшись, упал. Его бока некоторое время колыхались, а потом зверь замер без движения.
Эдуардо поглядел вверх, мимо мертвого животного на луг, на лес, который окаймлял каменный домик, в котором он жил, когда был управляющим. Темнота среди этих деревьев была гуще, чем в нижнем лесу, так как опавшее солнце теперь освещало только верхние ветки, и медленно скользило за Скалистые Горы.
Нечто находилось в лесу.
Эдуардо не думал, что странное поведение енотов объясняется бешенством или вообще какой-то болезнью. Нечто... управляло ими. Может быть, средства, с помощью которых оно это делало, оказались настолько физически невыносимыми для животных, что привели к их внезапной, судорожной смерти?
А может быть, существо в лесу намеренно убило их, чтобы показать, насколько сильна его власть, продемонстрировать Эдуардо свою мощь и дать понять, что вполне может расправиться с ним так же легко, как оно погубило зверьков.
Он почувствовал, что за ним наблюдают - и не только глазами какого-нибудь другого енота.
Голый пик самой высокой горы завис, как приливная волна гранита. Оранжевое солнце медленно опустилось в каменное море.
Все густеющая, как чернила, тьма поднялась над сосновыми ветками, но Эдуардо знал, что даже самая черная мгла в природе не может сравниться с мраком в сердце лесного наблюдателя - если, конечно, у него вообще было сердце.
* * *
Хотя Эдуардо был убежден, что болезнь не играла никакой роли в поведении и не она довела до смерти енотов, он не мог быть совершенно уверенным в своем диагнозе, и поэтому предпринял кое-какие меры предосторожности; возясь с телами.
Повязал бинт на нос и рот и надел пару резиновых перчаток, не соприкасался прямо с тушками, а поднял каждую из них лопаткой с короткой ручкой, а затем опустил в три пластиковых пакета для мусора. Закрутил верх каждого пакета, завязал узел, и положил в багажник своего "чероки" в гараже. Смыв водой из шланга маленькие липкие пятна с крыльца, извел несколько тряпок, чтобы оттереть чистым лизолом пол на кухне. Наконец отбросил тряпки в ведро, содрал перчатки и швырнул их поверх тряпок, а ведро поставил на заднее крыльцо, чтобы разобраться с ним позже.
Также он положил в машину заряженный дробовик двенадцатого калибра и пистолет двадцать второго. Взял с собой видеокамеру, потому что не знал, когда точно она может понадобиться. Кроме того, находившаяся в ней лента содержала запись агонии енотов, а он не хотел потерять ее так же, как и ту кассету, на которой запечатлел светящийся лес и черную дверь. Из тех же соображений захватил и желтый блокнот, который был наполовину заполнен его рукописным отчетом о недавних событиях.
К тому времени, когда он приготовился ехать в Иглз Руст, долгие сумерки сменились ночью. Он совсем не жаждал возвращаться в темный дом, хотя никогда раньше о таком не тревожился. Поэтому включил свет в кухне и нижнем холле. Подумав еще немного, зажег лампы в гостиной и кабинете.
Он запирал двери, выводил "чероки" из гаража и слишком много думал о том, что дом остался темным. Вернулся снова внутрь, и включил еще пару верхних ламп. Когда тронулся по полумильному выезду к сельской дороге на юг, то каждое окно на обоих этажах дома ярко сияло.
Простор Монтаны казался теснее, чем был прежде. Миля за милей вверх, с одной стороны черные холмы, а с другой за вечными долинами, несколько крошечных соцветий огоньков, которые он видел всегда на большом расстоянии. Они, казалось, дрейфуют в море, как будто огни кораблей, которые непреклонно движутся вперед, от одного горизонта к другому.
Хотя луна еще не взошла, не думалось, что ее сияние сделает так, что ночь покажется менее ужасной и более приветливой. Чувство отчуждения, которое волновало его, более всего вызывалось маленьким, внутренним ландшафтом, а не монтанской округой.
Он был вдовцом, бездетным, и больше всего за последнее десятилетие своей жизни отделенным от своих приятелей и приятельниц возрастом, судьбой и своими склонностями. Ему никогда никто не был нужен, кроме Маргариты и Томми. Потеряв их, он смирился с тем, что придется жить по-монашески, и был уверен, что сможет выдержать, не поддавшись скуке и отчаянию. До недавнего времени это удавалось достаточно успешно. Однако теперь ему захотелось завести друзей, хотя бы одного, и не оставаться столь преданным своему отшельничеству.
Одна пустая миля за другой, а он все ожидал особого шелеста пластика в багажнике за задним креслом.
Он был уверен, что еноты мертвы. Но не понимал, почему ждет, что они возродятся и вырвутся из мешка.
Хуже было то, что знал - если послышится звук пластика, деловито раздираемого острыми маленькими коготками, то, значит, он погрузил в пакеты не енотов, не совсем енотов, может быть, вовсе не похожих на них, а нечто измененное.
- Глупый старый простак, - сказал он, пытаясь пристыдить себя за подобные нездоровые и несвойственные ему мысли.
