- Вот тут мы и дошли до главного, - признался поверенный. - Звучит бессмысленно.
- Кажется, что мы имеем дело с какой-то тайной.
- К счастью, ты ведь был детективом.
- Не был. Я был патрульным полицейским.
- Ну, теперь, в связи с обстоятельствами, ты повышен. - Пол поднялся с угла стола. - Слушай. Я уверен, что здесь не о чем беспокоиться. Мы знаем, что эти еноты не были больны. И, возможно, существуют какие-то объяснения, зачем Эду было надо схватиться за ружье. Это мирный край. Черт меня побери, если я вижу во всем этом хоть какую-то опасность.
- Полагаю, ты прав, - согласился Джек.
- Я завел об этом разговор только потому... ну, это показалось странным. Я подумал, если ты действительно увидишь что-то необычное, тебе нужно будет все знать, просто чтобы не пропустить. Звони Тревису. Или мне.
Джек поставил пустой стакан на стол рядом со стаканом Пола.
- Так и сделаю. Да, вот еще... я бы попросил тебя не упоминать обо всем этом при Хитер. У нас был очень скверный год в Лос-Анджелесе. Здесь - новое начало, во многих смыслах, и я не хочу омрачать его. Мы немного нервничаем. Нам это нужно, чтобы работать, чтобы воспринимать все позитивно.
- Вот почему я улучил время и сказал только тебе.
- Спасибо, Пол.
- И ты сам не тревожься об этом.
- Не буду.
- Потому что я уверен, ничего такого тут нет. Просто одна из многих маленьких тайн в человеческой жизни. Люди, не привыкшие к этому краю, иногда нервничают из-за открытого пространства, пустоши. Я не имею в виду, что вас это тоже затронет.
- Не волнуйся, - заверил его Джек. - После того, как ты поиграешь в биллиард пулями со всякой безумной падалью в Лос-Анджелесе, никакой енот настроения не испортит.
15
В течение первых четырех дней на ранчо Квотермесса - со вторника по пятницу - Хитер, Джек и Тоби чистили дом сверху донизу. Они мыли стены и рамы, полировали мебель, пылесосили все обшивки и ковры, вымывали посуду и кастрюли, ставили новые полки в кухонный шкаф, раздали одежду Эдуардо через городскую церковь нуждающимся и, наконец-то, обжили дом.
Они не собирались записывать Тоби в школу до следующей недели, давая ему время привыкнуть к новой жизни. Он просто дрожал от счастья быть свободным, когда все другие ребята его возраста уже заловлены в классные комнаты.
В среду прибыл транспорт от компании по перевозке из Лос-Анджелеса: остаток их одежды, книги, компьютеры Хитер и дополнительное оборудование к ним, игрушки и игры Тоби, все другие вещи, которые они не захотели выбросить или продать. Присутствие большого числа знакомых предметов делало их новый дом более похожим на что-то родное.
Хотя дни сделались холоднее и мрачнее за одну неделю, настроение у Хитер оставалось веселым и легким. Ее больше не беспокоили приступы тревоги, как тот, который она пережила, когда Пол Янгблад показывал им их поместье в первый раз вечером в понедельник: с каждым днем этот параноидальный эпизод уходил все дальше из ее мыслей.
Она смела все паучьи сети с их высохшими жертвами на задней лестнице, вымыла спиральные пролеты едкой аммониевой водой и, таким образом, избавила это место от затхлости и слабого запаха разложения. Никаких непривычных ощущений она больше не испытывала, и теперь было нелегко поверить, что у нее был какой-то суеверный ужас перед этой лестницей, когда она впервые спускалась по ней за Полом и Тоби.
Сразу из нескольких окон первого этажа она могла видеть кладбище на холме. Оно совсем не казалось ей чем-то мрачным, вероятно, из-за объяснений Пола, что такая привязанность фермеров к земле поддерживается в семьях целыми поколениями. В разлаженной семье, в которой она выросла, и в Лос-Анджелесе оставалось так мало традиций и было так слабо чувство принадлежности к какому-либо месту, что теперь подобная любовь к дому у фермеров казалась трогательной - даже душевно возвышенной, - а не жуткой и странной.
Хитер вычистила и холодильник, и они забили его здоровой пищей для быстрых завтраков и ленчей. Отделение морозилки было уже наполовину заполнено пакованными обедами, но она все откладывала их инвентаризацию, так как всегда ждали какие-то более важные дела.
Четыре вечера подряд, слишком уставшие от трудов, чтобы готовить, они отправлялись в Иглз Руст поесть в "Обедах на Магистрали" - ресторане, принадлежавшем Бычку, который умел водить машину, решать задачки и танцевать. Еда была первоклассной для местной кухни.
Путешествие в шестнадцать миль не было чем-то значительным. В южной Калифорнии путь измерялся не расстоянием, а временем, которое затрачивалось на него. Даже короткая поездка на рынок в потоке городского транспорта требовала получаса. Шестнадцатимильная поездка в Лос-Анджелесе могла занять час, два часа, или вечность, в зависимости от движения и степени неистовства других автомобилистов. Однако они могли совершенно спокойно добраться до Иглз Руст за двадцать - двадцать пять минут. Постоянно незагруженное шоссе только глаз радовало.
Ночью в пятницу, как и в каждую ночь с тех пор, как они приехали в Монтану, Хитер заснула без труда. Но в первый раз ее сон был прерван.
Во сне она очутилась в каком-то холодном месте: чернее, чем в безлунную облачную ночь, чернее, чем в комнате без окон. Чувствовала, что куда-то движется, как будто оказалась ослепшей, - странно, но сначала не страшно. Она даже поначалу улыбалась, потому что была убеждена, что ее ожидает нечто удивительное в теплом, хорошо освещенном месте за темнотой. Сокровище. Удовольствие. Просветление, покой, радость и некая трансцендентальность, если только найдет путь. Сладкий покой, свобода от страха, избавление навсегда, просветление, радость, удовольствие более сильное, чем она когда-либо знала, - оно ждет, ждет ее. Но брела сквозь беспросветную тьму, чувствуя, как ее руки вытягиваются перед ней, всегда двигаясь в неправильном направлении, сворачивая то в одну сторону, то в другую, но все время не туда, куда нужно.
Желание стало пересиливать любопытство. Она хотела получить то, что там находилось за стеной ночи, хотела так горячо, как ничто другое в своей жизни, - больше, чем еду, или любовь, или богатство и счастье, потому что это было все эти вещи сразу. Найти дверь, дверь и свет за ней, чудесную дверь! Прекрасный свет, мир и радость, свобода и удовольствие, освобождение от печали, преображение - все так близко, так мучительно близко, только руку протянуть. Желание стало необходимостью, принуждение - одержимостью. Она должна обладать тем, что бы ее там ни ожидало, - радость, покой, свобода, - так, что побежала в пресыщенной черноте, не думая о возможной опасности. Нырнула вперед, обуянная жаждой найти путь, тропинку, истину, дверь, радость навеки - и больше нет страха смерти, никакого страха. Рай - искомый с растущим отчаянием, но всегда убегающий!
Теперь ее позвал голос, странный и пугающий, но побуждающий, пытающийся показать ей путь, радость и покой и конец всех печалей. Просто прими. Прими! Этого можно достичь, если она только выберет нужный путь, найдет это, коснется этого, обнимет.
