— О, ничего серьезного, — ответил Алекс, — порез. Разбил стекло. Как Джоанна?
— У нее болит горло.
Алекс отпил виски и сказал:
— Извините, если я начну действовать, как типичный американец. Я не хочу показаться грубым и невоспитанным, но скажите, бальное горло — это правда.
— Вы говорите такие странные вещи.
— Это не ответ.
— Вы хотите сказать, что я лгунья?
— Нет. Я не хотел вас обидеть, Марико-сан.
— Я не обиделась, Апекс-сан.
— Я только пытаюсь понять ситуацию.
— Я вам помогу, если смогу.
— Видите ли, я попросил бармена позвонить Джоанне и сказать ей, что я уже здесь. Нам с ней сегодня вечером надо поговорить о чем-то очень важном. Но она сказала бармену, что не знает никого по имени Алекс Хантер.
Марико вздохнула.
— Она так хорошо отзывалась о вас. Она была восторжена, прямо как девочка. Я начала надеяться, что в этот раз все будет по-другому.
— Что с ней случилось?
Глаза Марико затуманились, она отвела взгляд и стала задумчиво смотреть на полированную стойку перед ней. У японцев сильно развито чувство такта, сложная система социальных приличий и очень жесткий набор стандартов поведения в личных взаимоотношениях. Марико не испытывала особенного желания говорить о своей подруге, потому что иначе она поступила бы вопреки этим стандартам.
Надеясь убедить ее, что он не чужой человек и не относится к тем людям, от которых ей надо было защищать Джоанну, Алекс сказал:
— Я уже знаю о том нехорошем сне, который приходит к ней каждую ночь.
Марико была удивлена:
— Джоанна никогда и никому не рассказывала об этом, только мне.
— А теперь и мне.
Она взглянула на Алекса и в ее глазах было уже больше теплоты, чем еще минуту назад. Однако, как он смог заметить, она все еще боролась со своим кодексом чести и поведения. Поколебавшись для приличия, она подозвала бармена и заказала "Старый Сантори" со льдом.
Алекс почувствовал, что во многом Марико была старомодной и консервативной женщиной. Он понял, что ей нелегко будет бороться с традиционным японским уважением к личной жизни других людей. В глубине души ему было приятно осознавать, что она, такая непохожая на многих ее современников, не была разъедена западной моралью и компьютерным веком. С ней надо было иметь терпение.
Когда принесли ее виски, Марико медленно отпила, постукивая кусочками льда в стакане, и, наконец, сказала:
— Если Джоанна рассказала вам о кошмаре, значит, она рассказала вам так много о себе, как вряд ли кому рассказывала.
— Она скрытна?
— Нет, не то. Она всего лишь не любит много говорить о себе.
— Скромная?
— И это тоже, но это не все. Это как будто... как будто она боится говорить о себе слишком много.
Алекс внимательно посмотрел на Марико.
— Боится? Что вы имеете в виду?
— Я не могу это объяснить. Но если я и знаю о ней что-то неизвестное вам, то это, вероятно, только то, что я заметила за шесть или семь лет работы у нее. Ничего особенно секретного.
Чувствуя, что Марико сдается, Алекс ждал: ей надо было дать немного времени — только чтобы решить, откуда начать рассказ.
Отпив еще глоток виски, она произнесла:
— То, как Джоанна вела себя с вами сегодня вечером... притворялась, что не знает вас... ну, так она поступает уже не в первый раз.
Это, кажется, на нее не похоже. Она до кончиков пальцев милейший, добрейший человек, какого вы когда-либо встречали. Однако, как только у нее возникают очень близкие отношения с мужчиной, как только она начинает влюбляться в него — или он в нее — она убивает эти отношения. И в этом плане она никогда не бывает милой или нежной. В этом она всегда подлая. Как будто это не она, а совершенно другая женщина. Она обижает, мистер Хантер. Она разбивает сердца... в том числе и свое собственное.
— Я не понимаю, как это относится ко мне. В конце концов, я впервые увидел ее только четыре дня назад. У нас было всего лишь одно свидание — совершенно невинный обед.
Марико печально качнула головой.
— Она влюбилась в вас быстрее и, по-моему, намного серьезнее, чем когда бы то ни было в любого другого мужчину.
— Нет, насчет этого вы ошибаетесь.
— Как раз перед тем, как вы появились здесь, Джоанна была в ужасной депрессии, почти на грани самоубийства.
— Я этого не заметил.
— Видите ли, я хочу сказать, вы произвели на нее мгновенное впечатление. Джоанна всегда неделями или даже месяцами в плохом состоянии после того, как она порвет с кем-нибудь, кто ей был небезразличен, а с недавних пор это плохое состояние стало еще хуже. Вы же накануне вечером оживили ее.
— Если она действительно не переносит одинокую жизнь, так зачем же постоянно разрушает эти отношения? — спросил Алекс.
— Она никогда и не стала бы. Это выглядит, как будто ее заставляют.
— Заставляют? Кто?
— Это как будто она... одержима. Как будто в глубине ее прячется какая-то вторая Джоанна, внутренний демон, который и понуждает ее жить одинокой и быть несчастной.
— Она пыталась обратиться к психотерапевту?
Марико отрицательно покачала головой:
— Мой дядя очень хороший психотерапевт. Я все время ей настоятельно советую сходить к нему по поводу этого и того ночного кошмара, но она отказывается. Я постоянно беспокоюсь о ней. У меня на редкость миролюбивый нрав. Но когда ее депрессии становятся глубже и сильнее, это становится заразительным. Если бы я не нужна была ей и не заботилась о ней, как о своей собственной сестре, я бы давным-давно ушла. Ей необходимо делить свою жизнь с друзьями и партнером, любовником. Но она отталкивает любого, в какой-то степени даже меня. Последнюю пару месяцев она была более подавленной и более подавляла, чем обычно. Фактически, она была настолько плоха, что я почти решилась выяснить, в чем дело, и тогда появились вы. Она не признается даже себе, что влюбилась в вас так внезапно и сильно, как будто это был единственный шанс победить тот внутренний голос и построить на этот раз нечто более прочное.
Алексу стало неуютно сидеть. Такой оборот разговора вызывал в нем чувство неловкости. Он поменял положение.
— Марико-сан, боюсь вы склонны видеть в наших отношениях больше, чем там есть на самом деле.
— Джоанна не отшельница. Ей надо, чтобы кто-то был рядом.
— Я вам верю, но она не любит меня. Любовь не может прийти так быстро.
— Разве вы не верите в любовь с первого взгляда?
— Это выдумка поэтов, — ответил Алекс.
