Она нахмурилась.
— Не припоминаю.
— Может быть, это потому, что мне очень хочется скорее познакомиться. Меня зовут Алекс Хантер.
— Из Соединенных Штатов.
— Из Чикаго, если уж быть совсем точным.
— Вы здесь работаете в какой-нибудь американской компании?
— Нет. У меня свое дело.
— В Японии?
— У меня отпуск на месяц. Я приземлился в Токио восемь дней назад.
— Как долго вы пробудете в Киото?
— Я планировал два дня, но нахожусь здесь уже дольше. Мне осталось три недели. Возможно, я проведу их в Киото и отменю всю программу моего отпуска.
— Да, — сказала Джоанна, — это интересный город, на мой вкус, лучший в Японии. Но страна в целом очаровывает, мистер Хантер.
— Зовите меня Алекс.
— И в других местах этих островов есть многое такое, что стоит увидеть, Алекс.
— Возможно, на будущий год я вернусь и побываю во всех этих местах. Но сейчас, мне кажется, что все, что я мог бы пожелать увидеть в Японии, находится прямо передо мною.
Она пристально посмотрела на него, храбро встретившись с этими темными глазами, не совсем уверенная, что думать о его подходе и стиле поведения. Не скрывая своих намерений, он держал себя, как самец, демонстрирующий свои цвета. Сколько себя помнила Джоанна, она всегда была сильной женщиной не только в бизнесе, но и в личной жизни. Одержимая самоуверенностью, она редко плакала и никогда не падала духом, не теряла самообладания. Что такое истерия, она знала лишь понаслышке. В отношениях с мужчинами она всегда была ведущей (и никогда ведомой). Она предпочитала сама выбирать, когда и как будет развиваться ее дружба с мужчиной, и желала быть единственной, кто будет решать, когда эта дружба перерастет в нечто большее. У нее были свои представления о том, каков должен быть темп романа. Обычно ей не нравились неромантичные, идущие напролом мужчины; но как бы то ни было, открытый, выдержанно агрессивный подход Алекса Хантера был непонятно привлекательным.
Не зная, как ответить мужчине, атаковавшему с такой быстротой и самоуверенностью, Джоанна притворилась, что не замечает, что она нравится ему значительно больше, чем просто случайная знакомая. Она окинула взглядом зал, как будто опираясь на своих официантов и посетителей, затем отпила глоток коньяка и сказала: "Вы хорошо говорите по-японски".
В ответ на ее комплимент он склонил голову и произнес: "Благодарю". Затем, немного помолчав, он добавил:
— Языки мое хобби. Так же как европейские машины и хорошие рестораны... Кстати, о ресторанах, вы знаете какой-нибудь по соседству, где можно было бы пообедать?
— В соседнем квартале есть такое местечко, — сказала Джоанна. — Миленький ресторанчик в глубине сада с фонтаном. Он называется Мицутани.
— Хорошо звучит. Пообедаем завтра в Мицутани?
Застигнутая этим вопросом врасплох, она была еще больше удивлена, услышав свой голос, произносящий без всяких колебаний: "Да. Было бы неплохо".
— В полдень? — спросил Алекс.
— Да, — она отпила еще глоток своего Реми Мартин, пытаясь удержать дрожь в руках. Джоанна поняла, благодаря интуиции или какому-то шестому чувству, что, что бы ни случилось между ней и этим мужчиной, хорошо это или плохо, будет в корне отличаться от всего того, что ей довелось пережить прежде.
Глава 5
"Человек со стальными пальцами добирается до шприца для подкожных инъекций..."
С минуту Джоанна Ранд, охваченная непроницаемой темнотой, сидела в постели, покрытая холодной липкой испариной, судорожно глотая воздух, прежде чем пришла в себя и включила лампу.
Она была одна.
Настойчиво побуждаемая каким-то глубоко сидящим страхом, что она могла не успеть что-то понять, она откинула одеяло и встала с кровати. Нетвердой походкой она вышла на середину комнаты и остановилась в знакомом, сотнями ночей испытанном, замешательстве.
Воздух был холодный и чужой. Сильно пахло несколькими антисептиками сразу, что было необычным для этой комнаты: нашатырным спиртом, лизолем, медицинским спиртом, хозяйственным мылом и формалином. Джоанна втянула воздух полной грудью, затем еще раз, пытаясь установить источник запаха, но острота аромата сразу поблекла.
Когда запах улетучился, она неохотно признала, как делала это и в других случаях, что зловония на самом деле не было. Это был всего лишь остаток сна, фрагмент ее фантазии или, что более точно, частичка памяти. И хотя она не помнила, чтобы когда-нибудь болела, Джоанна была почти уверена, что однажды побывала в больничной палате, насквозь пропитанной этим ненормальным запахом антисептиков. Чрезвычайно важным было то, что она почувствовала: в больнице с ней случилось нечто ужасное, нечто, что было причиной повторяющихся ночных кошмаров с нелепым, но ужасающим человеком со стальными пальцами.
На ватных ногах Джоанна проплелась в бело-зеленую ванную и налила стакан воды. Вернувшись в комнату, она села на краешек кровати, выпила воду, затем быстро нырнув под одеяло, выключила свет.
Снаружи в предутренней тишине закричала птица. Большая птица, пронзительный крик. Джоанна услышала хлопанье крыльев. Птица пролетела мимо окна, прошуршав перьями по стеклу, и растворилась в ночи. Ее редкие крики становились все реже, реже, слабее, слабее.
Глава 6
Неожиданно Алекс вспомнил, где и когда он впервые увидел эту женщину. Джоанна Ранд было ее ненастоящее имя.
Во вторник утром Алекс проснулся в 6.30 в своем номере в отеле "Киото". Отдыхая или работая, он всегда рано вставал и поздно ложился, нуждаясь менее, чем в пяти часах отдыха, чтобы чувствовать себя освеженным и бодрым. Он был благодарен своему необычному обмену веществ, ибо знал, что в результате такой особенности организма имел большое преимущество в делах по сравнению с другими людьми, кто был рабом матраца в большей степени, чем он. Для Алекса, бывшего счастливчиком как в делах, так и по своей натуре, сон был особенно отвратительной формой рабства, коварной, приходящей каждую ночь временной смертью, которую надо было выдержать и которая никогда не приносила радости.
Время, проведенное во сне, было напрасно потерянным, выпавшим, украденным. Экономя три часа каждую ночь, за год он сберегал тысячу сто часов жизни; тысячу сто часов, в течение которых можно было читать книги, смотреть фильмы, заниматься любовью; это более сорока пяти дополнительных дней, когда можно наблюдать, изучать, учиться — и делать деньги. Время — деньги, возможно, это банальность, но также и истина. А деньги, в философии Алекса, были единственным верным способом добиться двух наиважнейших в жизни вещей: свободы и достоинства, которые значили для него в десять тысяч раз больше, чем любовь, секс, дружба, слава и религия, вместе взятые.
Он родился и вырос в бедной семье двух безнадежных алкоголиков, для которых слово "достоинство" было таким же пустым звуком, как и слово "ответственность". Будучи еще ребенком, он решил, что откроет секрет богатства. И он нашел его еще мальчиком: секрет богатства — время. Алекс усердно учился. За двадцать лет умелого обращения со временем его капитал вырос с пятисот долларов до более чем четырех миллионов. Он верил, что обычай поздно ложиться и рано вставать был главным фактором его феноменального успеха.
