Алекс рассмеялся.
— Не зверь.
— О, нет. Настоящий зверь.
— Не в твоих руках.
— А что же в моих руках?
— Всего лишь щенок, страстно желающий порыться в тебе.
Джоанна тоже засмеялась.
— Нет, зверь.
— Ну, как скажешь.
— Но я приручу его.
— Так уж ему суждено, — произнес Алекс.
— Всегда быть ручным.
— Да.
— Бедняжка.
— Счастливчик.
— Ему нравится быть ручным.
— Он любит быть ручным. Неоднократно.
Алекс навис над ней, опираясь на руки, и она ввела его.
— Сейчас, — произнесла Джоанна. — Милый Алекс. Милый, милый, милый, Алекс. Сейчас...
Он закрыл глаза, потому что боялся, что ее вид слишком ускорит весь процесс. Но с закрытыми глазами он представлял, как его член двигался внутри ее, как если бы он был таинственной рыбой, скользящей сквозь теплое, темное, студенистое море.
Он наполнил ее и эмоционально, и сексуально. Никогда она не чувствовала себя такой ожившей. Она взрывалась. Она закидывала на него ноги и представляла существо о двух спинах, и едва сдерживала крик.
* * *
Он хотел удерживаться до тех пор, пока ее собственное неистовство не стало так велико, как и его собственное, пока он не мог уже больше терпеть. Но на этот раз он обнаружил, что сдерживать себя почти невозможно. Он почувствовал, что это не просто две столовые ложки спермы, хотевшей вырваться из него. Это было нечто большее, много большее. Стремительный поток сдерживаемых страхов, ужасных воспоминаний и годы вырвутся из него вместе со спермой. Он очистится первый раз в жизни. Это не было просто половым актом. Это было омоложением, более того — перерождением, чем-то вроде реинкарнации.
Любовь существовала.
Любовь была реальностью.
И он обрел ее.
Он долго искал свою новую душу, которая теперь была в нем.
* * *
Ее руки быстро путешествовали по нему, пробуя напряжение мышц его рук, плеч, спины.
Он вонзался в нее с одинаковой силой и нежностью, и она почувствовала себя растворившейся в нем.
— Я люблю тебя, Джоанна.
Она едва ли могла слышать его. Он произнес эти слова тихо, как будто боялся, что она услышит их.
— Я люблю тебя, дорогой, — произнесла она.
— Я и подразумеваю это. Я могу сказать именно то, что подразумеваю.
— Я тоже, — сказала она.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя.
— Люблю тебя, люблю тебя.
Она сжала его в объятиях, прижалась к нему, и в экстазе заплакала от счастья, не веря, что закончила, когда уже почувствовала, что он начал слабеть в ней.
Закончив, он обрушился ей на грудь. Но они совсем не спали. Они оборачивали время вокруг себя, как будто эти ночные часы были светящейся нитью, а они безумно крутящимися веретенами.
Глава 45
Уф, уф. уф...
— Девять, — сказал Паз.
— Черт! — произнес Каррерас.
— Десять, — сказал Паз.
— Дерьмо! — произнес Каррерас, яростно выдыхая.
Штанга с грохотом упала на пол.
Культурист прошелся взад-вперед, потряхивая руками и ногами, чтобы снять напряжение. Он позволял себе только минуту или две отдыха перед тем, как продолжить снова.
В Швейцарии, в Цюрихе в изумительном доме над озером, в гимнастическом зале, бывшей изысканной музыкальной комнате, Игнасио Каррерас усердно работал над своими икрами, бедрами, ягодицами, боками, поясницей, нижней частью спины и мышцами живота. Вот уже два часа, с маленькими перерывами на отдых, он поднимал штангу. В конце концов, когда он отдыхал, боли не было, а ему хотелось боли, потому что она нравилась ему и была показателем роста.
Стремясь к боли, он начал последнее на сегодня упражнение — комплекс Джефферсона. Расставив ноги на ширину двадцать четыре дюйма, он присел на корточки над штангой и захватил ее — правая рука впереди, левая — сзади. Глубоко вдохнув, а затем выдохнув, он поднялся до положения стоя, поднимая при этом штангу вверх до промежности. Его икры и верхняя часть бедер задрожали от напряжения и боли. Он опять присел на корточки, поколебался только секунду и снова поднялся со штангой. Его ноги как будто были в огне. Он задыхался. Лицо красное. Накачанные мышцы на шее и плечах были как канаты. Глаза застилал пот. Его голубые боксерские трусы стали влажными от пота и прилипли к нему. Он присел на корточки. Встал. Ягодицы сжались. Затем вниз. Пусть штанга коснется пола. Но только на секунду. Затем снова вверх. Ноги одеревенели. Мышцы были на грани судорог. Проделать весь путь наверх, продержаться там, сжав зубы, затем — вниз. Боль, как искра, как пламя, как ревущий огонь.
Другие люди занимаются штангой по разным причинам. Некоторые — чтобы улучшить здоровье. Другие хотят лучше выглядеть. Третьи — чтобы иметь успех у женщин, которым нравятся культуристы. Четвертые — по причинам самозащиты. Для кого-то это игра, для кого-то — спорт, а для кого-то — искусство.
Для Игнасио Каррераса все эти причины были второстепенными.
— Семь, — сказал Паз.
— Господи! — произнес Каррерас.
— Восемь, — сказал Паз.
Каррерас выдерживал эту пытку потому, что был одержим жаждой власти. Он хотел обладать всеми видами власти над другими людьми — финансовой, политической, психологической и физической. По его образу мышления получалось совсем нехорошо, когда при большом богатстве ты физически слаб. Он мог уничтожить своих врагов голыми руками, так же как и при помощи денег, которыми он безмерно наслаждался.
— Десять, — сказал Паз.
Каррерас положил штангу и вытер руки полотенцем.
— Отлично, — сказал Паз.
— Нет.
Каррерас подошел к зеркалу в полный рост и встал перед ним в позу, рассматривая каждый видимый мускул своего тела и изучая, что бы еще улучшить в этом плане.
— Превосходно, — сказал Паз.
— Чем старше я становлюсь, тем труднее становится совершенствовать тело. Фактически, мне кажется, что прогресса нет вообще. Последние дни идет битва за то, чтобы остаться на достигнутом уровне.
— Ерунда, — сказал Паз. — Вы в отличной форме.
— В недостаточно отличной.
— Со временем будет еще лучше.
— Никогда не станет так, чтобы мне понравилось.
— Мадам Дюмон ожидает в передней, — сказал Паз.
— Она может и подождать, — произнес Каррерас.
