Нервно приглаживая свои седые волосы, сенатор произнес:
— Официально я на открытии лыжного сезона.
— Почему ты не мертвый!
— Это было подстроено, — волнуясь, объяснил сенатор. — Я притворился мертвым. Все было инсценировано для вас. Мы хотели, чтобы вы нашли те газетные вырезки о Ротенхаузена и приехали сюда, где мы сможем обработать вас.
— А незаконченное письмо Лизе?..
— Оно трогательное, правда? — сказал Петерсон.
Алекс смутился. Его следующий вопрос был скорее самому себе, чем к кому-либо из этих людей.
— Но почему я не осмотрел тебя, лежащего там? Почему я не проверил пульс? Я должен был это сделать. Это то, что я сделал бы первым делом при подобных обстоятельствах в любом другом случае.
Шелгрин прочистил горло.
— Вы были убеждены, что я мертв. Мы сделали все, что в наших силах, чтобы это выглядело правдиво. Пулевые дыры в халате, раны, сделанные из шпатлевки и крови кролика, так много крови; волосы, падающие на/ глаза, чтобы вы не заметили какого-нибудь непроизвольного подрагивания век... На мне был только халат, а бумажник я оставил на комоде, чтобы у вас не было причины обыскивать меня.
Алекс переводил взгляд с одного лица на другое. Он думал о том, что сказал Шелгрин. В конце концов, он тряхнул головой:
— Нет. Это не убедительно. Я — профессионал. Первое, что я должен был сделать, — это проверить твой пульс. Но я избегал тебя. И когда я заметил, что Джоанна опустилась около тебя на колени, я быстренько удалил ее прочь, воспользовавшись какой-то бредовой причиной. Но, по правде, я не касался тебя, потому что был запрограммирован держаться на расстоянии. Я был запрограммирован не разрушить иллюзию. Ведь так было дело?
Шелгрин заморгал.
— Запрограммирован?
— Не ври мне!
— О чем вы говорите?
— Это ты мне рассказываешь!
Сенатор был неподдельно сбит с толку.
Алекс повернулся к толстяку.
— Это правда, да?
— Что это?
— Я все делал, как какой-нибудь чертов робот, действуя по программе, как машина!
Петерсон улыбнулся. Он знал.
Алекс перевел пистолет на него.
— Прошлой весной, когда я приезжал в отпуск в Рио... Что, во имя Бога, случилось там со мной?
До того как толстяк смог ответить, Антонио Паз потянулся за пистолетом, спрятанным у него под пиджаком. Краем глаза Алекс увидел это движение. Паз начал вытаскивать оружие.
Алекс был скор. Он отпрянул от толстяка и дважды выстрелил.
Пули врезались в лицо великана, кровь фонтаном брызнула в воздух. Паз вместе с креслом с грохотом опрокинулся.
Каррерас закричал и начал подниматься.
Голос в голове Алекса шепнул: "Убей его".
Алекс повиновался, не успев подумать об этом, и нажал на курок. Сбитый Каррерас упал.
Шокированный, с широко открытыми глазами, сенатор в ужасе попятился прочь. Его руки были выставлены вперед, ладонями к Алексу, пальцы растопырены, как будто он думал, что смерть — это нечто твердое, что можно удержать на расстоянии вытянутой руки.
"Убей его".
Алекс слышал голос в голове, но колебался. Он был сбит с толку и его била дрожь.
Он попытался прийти к другому, менее жесткому решению: Паз и Каррерас были опасными людьми, но теперь оба были мертвы, вышли из игры, больше не угрожали. Сенатор тоже больше не был опасен. Это был сломленный человек, трясущийся за свою жизнь. Что бы он там ни пытался скрыть, сейчас это откроется. Нет нужды убивать его. Нет нужды убивать.
"Убей его".
Алекс не смог сопротивляться и дважды нажал на курок.
Пули ударили сенатора в грудь. Он отлетел назад, к окну. Его голова разбила стекло. Толстая рама затрещала. С оглушительным звуком он упал на пол.
— Господи, что я сделал? — сказал Алекс. — Что я делаю? Что я делаю в этом аду?
Толстяк все еще сидел в кресле.
— Ужасный ангел мести, — сказал толстяк, улыбаясь Алексу. Казалось, он наслаждался.
Каррерас поднялся. Он был весь в крови, но только ранен. Быстро двигаясь, он схватил кресло и швырнул его. Алекс выстрелил и промахнулся. Кресло попало в Алекса, когда тот пытался увернуться от него. Боль разлилась по его правой руке.
Выбитый пистолет отлетел в другой конец комнаты. Алекс отшатнулся назад. Он с трудом добрался до двери.
Каррерас двинулся к нему.
Глава 72
Механическая рука. Она ласкала ее. Она сжимала ее. Она похлопывала, и ударяла, и щипала ее. Она блестела. Она была холодная. Она жужжала. Она мурлыкала. И лязгала, лязгала, лязгала.
Собственное мужество удивило Джоанну. Она не обломилась. Она вынесла неприличное исследование Ротенхаузена и притворялась одурманенной. Она бормотала, шептала с притворным удовольствием, когда он касался ее. Время от времени она отталкивала его, как бы выходя из-под действия лекарства, но каждый раз это сопровождалось глупой улыбкой и усиливающимся бормотанием.
Она уже было подумала, что зомби-доктор никогда не прекратит эти ласки своими стальными пальцами, и решила плюнуть в него, как он развязал ремень и опустил ее левую руку. Джоанна застыла, боясь дохнуть или шевельнуться, сделать что-нибудь такое, что заставило бы его прекратить делать то, что он делал. В то же время она понимала, что любая перемена в ее поведении насторожит его. С чудовищным усилием ей удалось заставить себя снова бормотать и улыбаться ему. Он потянулся через нее и ослабил ремень на правой руке. Она не шевелила руками, пытаясь казаться довольной и оцепенелой. Он подошел к другому концу кровати и освободил ее левую ногу, затем правую.
— Такая милая девочка, — сказал Ротенхаузен больше себе, чем ей.
Он вернулся к изголовью кровати.
Она все еще не порывалась освободиться.
Ротенхаузен снял свой белый халат и набросил его на тележку с инструментами, на которой лежали шприцы и сфигмоманометр.
— Я помню тебя, — сказал он. — Я помню, как ты чувствовала себя.
Он начал расстегивать рубашку.
Через полузакрытые веки Джоанна изучала механическую руку. Гибкий стальной кабель 0,5 дюйма в диаметре выходил из металлического запястья и шел прямо к живой руке. В двух последних дюймах своей длины кабель раздваивался и с помощью штекеров подключался к батарее.
Ротенхаузен снял рубашку и бросил ее поверх халата.
— Это будет интересно, принимая во внимание, что твой отец находится как раз внизу, — произнес он.
В следующее мгновение Джоанна молниеносно выбросила руку, схватила кабель и вырвала его из батареи. Механическая рука перестала мурлыкать. Как будто время остановилось, когда он изображал лису в театре теней. Пока доктор в изумлении смотрел на нее, она, голая, скатилась с кровати, прочь от него, опрокинула кровать и бросилась к двери.
