Лука, похоже, тоже заметил, но восторга по поводу превращения Пиноккио в настоящего мальчика выразить не спешил. Только на Настю взглянул, нахмурился и пробормотал:
— Потом расскажешь, чем вы там занимались. Он того и гляди дышать начнет.
— Не твое дело, — ответил Егор, усмехнулся, но как-то невесело, с надрывом. Мимика на прежде статичном лице пока выходила скованная, но все же выходила. Словно римская статуя оживала на пару секунд и замирала снова. Вот точеные брови сошлись, и между ними даже образовалась складка. Рот изогнулся, верхняя губа приподнялась, демонстрируя белую каемку зубов. Правда, слишком ровных. Веки чуть прикрыли уже не такие яркие глаза. — Лучше решить, что с ними делать.
Лука утер грязь со лба, еще больше ее размазав, и еще раз почесал зудящую от щетины челюсть:
— Если я правильно разобрал, то у нас два варианта — плохой и еще хуже. Или мы до самого утра упокаиваем Рассоху. Или мы звоним Каину, прикладная некромантия делает гигантский рывок вперед, упокойники начинают править миром. Паучат запирают в подвалах, нас тоже. За компанию.
Настя уже открыла рот, сама не зная зачем: задать вопрос или возразить, но остановилась. Происходящее следовало обдумать. С самого начала, когда она еще только шагнула на перекопанную, вывернутую Рассоху, внутренние ощущение оставались неизменными — усталость, какая-то безнадежная тоска, тошнота и головокружение. А вот сводящего желудок ужаса, который накрывал ее на Раевском, когда перед ней вставала в третью форму бабушка-филолог, не было и в помине. Страх рождали скорее неизвестность и ожидание неприятностей, но не бродящая вокруг стадом третья форма. Словно она не третья, а…
— Это же упокойники, да? — наконец робко сформулировала она вопрос и по очереди посмотрела на Луку и Егора. — Некроманты?
Егор не счел нужным отвечать, только сгорбился, Лука же коротко, рублено кивнул и полез в карман за чудом уцелевшим телефоном:
— Почти.
— Как это «почти»? — переспросила Настя, рассматривая, как безголовый валет осторожно ставит на землю третью ногу, потом бессильно оседает и прикрывает глаза — словно любые движения для него сложны, и после каждого приходится отдыхать.
— Ну ты же про студента-первокурсника не скажешь, что он хирург или юрист. Как выглядит настоящий вставший некромант, мы с тобой знаем — вон, ходит рядом, глаза мозолит, — на это замечание Егор только голову издевательски наклонил, будто волчара, прикидывающий, куда лучше цапнуть. — А это — дети.
— Дети? То есть вот те, которых тыщу лет назад поубивали?
— Верно. Тогда поубивали, сейчас — подняли. Прицельно. Тренировочно. Бедолаги с чего могли на себя массу набрали — много ли там за столько лет сохранилось, — вот и вышло... что вышло.
— А почему они не нападают? Они же вставшие. Тут же не важен возраст, важна только форма. Или с упокойниками все не так?
— Они не сами встали, от плохого настроения. Не зря же наш с тобой директор тут все лето ковырялся.
Настя про директора хотела переспросить подробнее, но Лука продолжил сам:
— Павел нашел способ, как убирать у них агрессию. Сломать сам механизм. С Егором оно не сработало. Для начала он раскатал поддельного сторожа, — Лука глянул в сторону вставшего недобро и продолжил, — только потом к тебе рванул. Но его прицельно не поднимали, зацепили краем. А тут четко: вытащил останки, поднял, ювелирно изъял желание размазать все живое, зафиксировал и присыпал обратно гравием. Про запас. Упокаивать не стал. Мало ли что… Может, вернуться хотел.
— А почему не вернулся?
— Умер, — Лука зло сплюнул, потыкал в экран и приложил телефон к уху. — Сейчас узнаем, что творится в городе, и решим.
Из динамика донеслись гудки, но ответа пришлось ждать долго. Потом гудки прервались, и кто-то пробурчал недовольное «слушаю».
— Лука, СПП Правобережная. Каин смо…
Из динамика донеслось неразборчивое, но Лука нахмурился и начал коротко угукать, словно филин. Спустя с десяток таких «угу» послал по матери, нажал на отбой и стал мрачнее тучи.
— Самим справляться? — уточнил Егор.
— Да. Каин в реанимации, в тяжелом. Там зам, который даже если его баба забеременеет, будет восемь месяцев сидеть сусликом в надежде, что все само рассосется. А на девятый уйдет в отпуск по состоянию здоровья.
Егор спокойно кивнул, принимая к сведению. Его, похоже, вообще не напрягали шляющиеся рядом вставшие. Он задумчиво сгребал в горсть гравий, а потом пропускал его между пальцами. Гравий большей частью падал обратно, но какие-то камешки покрупнее застревали между фалангами или попадали в тонкие стыки брони. Егор с хрустом их сминал и тоже заставлял осыпаться обратно на землю, уже песком. То ли хотел устрашить кого-то, то ли ненароком показывал: если брони на нем меньше, это не значит, что он стал слабее.
Насте аж засвербело, как захотелось узнать, где эти двое — умные, сильные и знающие — пропадали, пока она тут с ума сходила, сначала от беспокойства, потом от страха.
Но Лука сработал на опережение.
— Настя, не смотри так. Тебя бросать никто не планировал. Меня эти безмозглые решили не только уволочь, но и припрятать. Вырубили и прикопали в одном из холмов, только голова наружу. Пока выкопался, пока в себя пришел. Где Егор ходил — у него спрашивай, вы ж сдружились, как я погляжу, — Лука недовольно поморщился. — Я тут гроб к крышке прикинул и, кажется, понял, как все закрутилось. История так себе, грустная, но поучительная. Но сначала эти… дети. Егор, их можно как-то убедить залечь обратно? И вообще, как родственник, объясни, за каким тленом они рельеф сменили?
— Сам сказал — безмозглые. Ни убедить, ни поговорить. Даже если ты их подпитаешь печатью, — Егор осторожно глянул на Настю, словно предупреждая молчать о том, что она устроила в коттедже. — Про холмы — не знаю. Может, излишек энергии при подъеме. Взрыв наоборот.
— А почему если дети, то сразу безмозглые? — возмутилась Настя. — Между прочим, недавние исследования показали, что нейронные связи…
— Потому что маленькие. Совсем, — обрубил Егор. — Валеты — самые старшие. Им месяца по три было. Когда убили. Не наросла там память. Остальные еще младше. Некоторых даже родить не успели. Их подняли, заставили стянуть на себя массу, посмотрели, что вышло, и обратно запихнули. Законсервировали. Остатки печатей похожи, во всяком случае. Не знаю — я отстал на двадцать лет. Не все понимаю. Потом детки учуяли упокойника, заволновались, вырылись, пошли по следу, как собаки. Нашли Луку — он теплый для них, свой. А что делать — не знают. Принесли, бросили. Ты пришла сама, и они поближе подтянулись. Муравьи — и то умнее.
— Странно. На кафедре никогда не говорили, что если клиент — ребенок, то есть разница.
— Детские смерти всегда через полицию проходят, — подтвердил Лука. — Но да, чем младше — тем проще.
— А если мы их начнем.. ну, того, — Настя не решилась вслух сказать про упокоение, — они что, так и будут стоять? Не нападут?
