Рядом так же скрутило Марка, только еще похлеще. Он скорчился на полу в луже чужой крови, которая уже смешалась со рвотой, сотрясаясь в коротких судорогах, пытаясь обхватить одновременно и голову, и живот руками.
Сквозь накатывающие волны дурноты Лука осмотрелся.
Настя так и стояла в дверях, только за солнечное сплетение держалась, побледнев, но с ног не валилась. Егор маячил у нее за спиной огромной тенью, но вперед не лез.
— Лука, что такое? — Настя шагнула внутрь, ухватила его за ворот и попыталась выволочь наружу.
Не вышло — Лука уперся. Говорить он пока не мог, но хотя бы дал понять, что вытаскивать его из прозекторской нельзя, ему надо...
Он ухватил Настю за руку, мотнул головой в сторону уже НЕ Инги и с пятого раза сумел выдавить:
— Выворот. Начался.
Если раньше происхождение термина казалось прозрачным — превращение второй формы в третью трудно назвать иначе, — то теперь слово стало буквальным. Только вот выворачивало окружающих.
Инга шла в трансформу, и делала это быстро. И ее «звучание» действовало на упокойников не хуже ведра с отравой. И, похоже, чем выше была категория — тем лучше отрава всасывалась.
Внешне пока ничего не менялось — Инга продолжала стоять, только вот раскачиваться перестала. Но Лука откуда-то знал — времени у них с гулькин хер, а на руках из козырей — только непредсказуемый костяной король. Ну ладно, предсказуемый. Но не до конца.
Лука, пользуясь тем, что желудок смилостивился, а перед глазами перестали плавать темные пятна, дотянулся до запястья Марка. Тот, казалось, и вовсе ничего не соображал — дышал хрипло да давился слюной, однако заготовленную сеть отдавать не хотел — потянул на себя. Пришлось дернуть.
Тут еще под рукой мешалась Настя, которая упорно старалась утащить его за дверь и шептала так, словно все подслушивали:
— Лука, миленький, надо уйти. Он сказал: ему некогда оглядываться будет, когда сцепятся, в драке потянется за подпиткой и размажет. Лука…
То ли сетка поддалась, то ли Марк, наконец, сообразил отпустить второй конец, но Луке удалось перехватить печать. Уже не стараясь поймать паузу между рвотными позывами и приливами головокружения, он запустил сетью в сторону Инги. Результат увидеть не успел. Что-то грохнулось, покатилось с дребезгом, а потом у Насти все-таки получилось выволочь его наружу и прислонить к стене.
Луку тут же скрутило снова, сильной злой резью в желудке. Зато после этого спазма — когда организм, казалось, наизнанку вывернулся и сам себя переварил — резко отпустило. До звона в ушах. И несколько секунд он тупо осознавал себя просто счастливым человеком, у которого ничего не болит. Или, во всяком случае, не болит так сильно, что хочется сдохнуть.
Но реальность долго прохлаждаться не дала, затребовала внимания. Не рискуя подняться на ноги, он, как был на четвереньках, дополз до порога и заглянул внутрь. Чтобы увидеть несколько вещей разом.
Как Настя медленно отступает к двери спиной назад, стараясь не поскользнуться на залитом дерьмом кафеле.
Как Егор одним скупым и точным движением огибает ее, не прикасаясь, и встает между ней и тем, что недавно было Ингой, а стало тлен знает чем.
Как Марк пытается достать что-то из кармана джинсов, но его опять скручивает в очередном спазме, после чего он со стоном затихает, и Луке видно, как закатываются у него глаза — похоже, Марка отрубает.
Как Инга, словно курьерский до столицы, проскакивает вторую форму, которой у нее и так быть не может, и выворачивается разом в третью, которой тоже быть не должно…
Окончательная трансформа заняла около минуты, и результат оказался тошнотворен.
Шмотки разом побледнели, как будто их макнули в хлорку, хотя на деле Инга втянула их в себя и заменила костью, с точностью повторяя фактуру тканей, но с цветом тот же фокус не прошел. Материала ей оказалось мало, поэтому в момент отросшими и получившими лишние суставы руками она дотянулась до своих «телохранителей». Печати на пулях Марка их вырубили, но не упокоили, потому что когда Инга начала втягивать в себя тело девочки, та распахнула глаза — один вполне человеческий, карий, а второй с бельмом второй формы — и конвульсивно дернулась пару раз. Но силы были не равны — тело исчезло с хрустом, то ли врастая Инге в бок, то ли растворяясь в нем.
В последний момент процесс замедлился, и оставшаяся непереваренной голова девочки медленно приросла к плечу Инги. Раздался еще один хруст, и от головы осталось только лицо. Оно не исчезло, но стало более плоским, а в глаза заполз тот же вязкий черный субстрат.
На тело женщины у Инги ушло вдвое больше времени, а ее лицо она зеркально поместила себе на левое плечо, заполняя глазницы все тем же гудроном.
Массу вставшая набрала. Теперь наводила марафет.
Кожа у Инги стала белой, прозрачной, точь-в-точь дорогой фарфор, который бабушка Луки ставила на стол по большим праздникам. Лука эти чашки ненавидел. От них несло фальшью. От Инги — тоже. В трансформе было нечто спрятанное, но поганое. При массе, которую она притянула, ей полагалось стать в разы больше, но нет, она лишь чуть увеличила рост и раздалась в ширину. Цветные пряди ее прически тоже поблекли, словно отдали часть ярких цветов.
И все это время она продолжала фонить на всех частотах, вызывая приливы рвоты и головокружения. Все шесть глаз Инги одновременно прищурились, рты растянулись в приветливой улыбке. Улыбка сменилась на оскал. И снова на улыбку.
Звук нарастал. Инга фонила все громче.
Луке стало не по себе. Страшно стало. Ему, здоровенному мужику, который чуть ли не с пятнадцати лет имеет дело с мертвыми во всех четырех формах, захотелось скорчиться и заорать. Нет, лучше лежать тихо, тихо, вдруг не заметит, пройдет мимо…
По спине начал течь холодный пот, хотя, казалось, приступ дурноты уже всю воду из тела выжал. В солнечном сплетении встал жесткий комок, и кольнуло сердце.
Только инфаркта ему сейчас не хватало!
Это помогло справиться с волной паники и начать медленно, но соображать.
Отдельные мысли давались проще, и Лука стал думать короткими предложениями. Словно телеграммы слал.
Во-первых, Инга осталась на двух ногах. Плохо. Во-вторых, на сложную трансформу ей понадобилась примерно минута. Тоже плохо. В-третьих, глаза у нее не изменились. Тлен его знает, почему. В четвертых, эта зараза «фонила» так, что вырубила Марка и почти вырубила его самого.
Все и по отдельности было отвратительно, а вместе — еще хуже.
Печать Марка он кинуть на Ингу успел. Надо доделать.
Лука, не дожидаясь пока его снова скрутит, захлопнул покрышку. Своего добавлять побоялся — уж больно ювелирными были схемы.
Сработало. Правда, не так, как ожидалось. Зато стало ясно, что если Инга и нежить, то внеранговая. И разумная.
Печать, которая попала ей в бедро — Лука малодушно порадовался, что не промахнулся даже в таком состоянии, — сначала расправилась ржавой паутиной, охватывая все тело, читая его, потом разом сжалась и расправилась еще раз, готовясь схлопнуться окончательно.
