«Зимой в маленькой оранжерее рядом с библиотекой, стоя за высокой конторкой, работал мой дядя. В теплые летние ночи эта конторка ставилась за выступом стены и освещалась лампой, защищенной от ветра. Сколько раз, возвращаясь с танцев поздно вечером, поднимаясь на холм Фихтеберг, я видела, как этот свет проникает сквозь густую листву сада и подчеркивает силуэт старого ученого с удлиненным черепом и длинной бородой! Его провидческий взгляд смотрел вдаль: наверняка Зелер пришел к своим научным открытиям в глубокой тишине ночи» [40].
Последние годы Эдуарда и Цецилии Зелер были печальны. Они сильно пострадали во время и после Первой мировой войны, а в ноябре 1922 года патриарх американистских исследований, тяжело больной, переживший свое время, умер в берлинском доме. Его пепел в урне, выполненной в астекском стиле, был помещен в мавзолее семьи жены в Штиглице, там же похоронена и Цецилия. Дом и уникальная библиотека ученого были сильно повреждены во время осады Берлина в конце Второй мировой войны.
Зелер был центром блестящего круга немецких американистов, продолжателем традиции, начавшейся с Фёрстеманна. Среди них был и Пауль Шелльхас, соратник Фёрстеманна, в 1897 году опубликовавший классификацию божеств в рукописях майя, которая до сих пор широко используется как основа для изучения каждого бога или комплекса богов, а также иероглифов, связанных с каждым божеством [41]. Шелльхас мудро решил обозначить каждого бога заглавной буквой латинского алфавита, и мы все еще ссылаемся на «Бога A», «Бога B», «Бога K», «Бога N» и т. д., хотя в большинстве случаев уже можем читать их имена так, как как их записали древние майя.
Казалось бы, именно Зелер, с его глубочайшими и обширными знаниями языков, истории, археологии и каждого известного мезоамериканского кодекса, был тем человеком, кто мог бы совершить дешифровку письменности майя, но в реальности его бесконечное копание в деталях и недоверие к интуитивным догадкам останавливали любые прорывы. Фактически единственная дешифровка, на которую он мог бы претендовать, – это идентификация иероглифов цветов сторон света (рис. 25) [42].
Тогда как же Сайрус Томас, уроженец приграничного Теннесси, мог вступить в спор с такой ходячей энциклопедией, как Зелер? Ответ заключается в том, что Томас и не стал отвечать.
Генеральное сражение между Томасом и Зелером развернулось на страницах американского журнала «Science» в 1892 и 1893 годах [43]. Томас допустил ошибку, представив свои фонетические чтения из кодексов как ключ к иероглифике майя, и Зелер принял вызов соперника. Прусскому ученому не потребовалось много времени, чтобы разгромить большую часть чтений Томаса на основе неверной идентификации как изображенных объектов, так и отдельных иероглифов. Зелер, безусловно, был прав, отвергая «ключ» Томаса, но не слишком внятно объяснил, что же сам он думает о письменности майя как системе (если вообще об этом задумывался). Правда, в некоторых случаях Зелер, веривший, как и вся немецкая школа, в семасиографическую природу иероглифов майя, принимал отдельные фонетические чтения, но всегда с оговоркой.
Эта оговорка состояла в том, что, хотя знаки Ланды «несомненно обладали определенной фонетическим значением» и майя, вероятно, действительно писали так, как это указывалось Ландой в раннеколониальное время, первоначально письменность их была другая, а «метод Ланды» они восприняли по наущению миссионеров. Вот она, тень Кирхера и тень Валентини! Зелер в споре с Томасом категорически заявил, что «без сомнения, большая часть иероглифов майя были условными символами, построенными на идеографическом принципе».
И перед лицом превосходящих сил противника Томас сдался. В 1903 году семидесятивосьмилетний ученый опубликовал в ежегодном отчете Смитсоновского института обзорную статью под названием «Центральноамериканское иероглифическое письмо» [44]. Вот что говорил он теперь: «Иероглифы, насколько это установлено, по большей части символы (а не фонетические знаки), используемые для обозначения чисел, дней, месяцев и т. д.». Оказалось, что не просто «выводы о существовании фонетизма сомнительны», но и, поскольку около половины надписей состоят из «цифровых символов, календарных символов и т. д.», можно заключить, что «они содержат мало, если вообще что-либо, касающееся истории племен, которыми они были созданы».
Люди с письменностью, но без письменной истории?! Это было совсем не то, что предсказывал Стефенс среди руин Копана много лет назад. Но такова была договоренность ученого мира в те дни. Числа майя и даты майя одержали победу, «фонетисты» пали на поле битвы.
Молодой американский антрополог Альфред Тоззер встретил престарелого Гудмана за год до его смерти [45].
«Это было, – вспоминал Тоззер, – на ланче в факультетском клубе в Беркли в сентябре 1916 года; и автор, благодаря своим исследованиям в этом направлении, имел честь сидеть рядом с мистером Гудманом, которому тогда было семьдесят восемь. Это был очень личный долгожданный и незабываемый момент.
Ветеран науки обсуждал тексты майя более часа, подчеркивая все больше и больше значение числовых элементов, и в заключение заявил, что в них шла речь не об истории, а о математике и науке чисел и что единственный многообещающий метод подхода к смыслу еще не расшифрованных символов (метод, при помощи которого он добился всех своих великих достижений, добавил он) – это математический, а не фонетический; более того, он отверг последний с некоторой долей раздражения».
Глава 5
Эра Томпсона
Вплоть до своей смерти в 1975 году, случившейся всего через несколько месяцев после посвящения его в рыцари королевой Елизаветой II, Джон Эрик Сидни Томпсон доминировал в современных исследованиях майя благодаря силе интеллекта и личности [1]. Томпсон никогда не занимал университетской должности, никогда не имел учеников, не обладал влиянием как член комитета по распределению грантов или редактор национального журнала, а в институте Карнеги (Вашингтон), где он служил в течение многих лет, не принимал никаких административных решений. Тем не менее по обе стороны Атлантики вряд ли нашелся бы майянист, безрассудный настолько, что осмелился бы пойти против мнения Томпсона.
Мне нелегко писать об Эрике Томпсоне беспристрастно даже сейчас: я разрываюсь между восхищением им как ученым, симпатией к нему как к человеку и неприятием отдельных аспектов его работы и отношением к некоторым своим противникам. В отличие от тех, кто столкнулся с его неодобрением, Эрик, как я привык его называть, обычно терпел меня как своего рода лояльную оппозицию, хотя иногда и не мог сдержаться от саркастических уколов в мою сторону.
У нас был общий друг, археолог Джеффри Бушнелл из Даунинг-колледжа Кембриджского университета. Прочитав серию моих «еретических» статей и рецензий, Эрик сказал Джеффри: «Майк Ко – это еще один жирный парень Джо: ему нравится доставать людей» – ироническая отсылка к одному из персонажей «Посмертных записок Пиквикского клуба». С тех пор я подписывался под некоторыми письмами к нему «жирный парень Джо», а он – «мистер Пиквик».
