Полагаю, именно этот стиль Эрика поумерил мой энтузиазм по поводу отдельных его публикаций. Он ничуть не стеснялся своих огромных знаний, а его статьи и книги обычно перегружены литературными и мифологическими отсылками. Больше всего меня раздражают нерелевантные цитаты из английских поэтов и прозаиков, которые открывают главы его великого труда «Иероглифическая письменность майя: введение». Такая явная претенциозность всегда меня поражала, но, к сожалению, была весьма популярна среди археологов. Особенно это характерно для стиля латиноамериканских ученых. Так, мексиканский археолог Альберто Рус, близкий друг Томпсона, написал в некрологе:
«Для представления своих исследований и выводов Томпсон обладал великолепными писательскими талантами. Его идеи, прекрасно организованные, излагаются очень ясно, одновременно простым, точным и богатым языком, время от времени украшенным литературными и историческими аллюзиями, в которых отражается его широкая гуманитарная эрудиция» [3].
Однажды я поделился своей оценкой стиля Эрика с одним мексиканским ученым, объяснив ему, что для того, чтобы быть по-настоящему понятным, английский текст должен быть написан максимально простым языком; проще говоря, пишущий на нашем языке должен стараться походить на Хемингуэя, а не на Томпсона. Боюсь, что мексиканец так и не понял моей мысли.
Среди жертв язвительных нападок Томпсона, как и среди молодого поколения майянистов, пришедшего ему на смену, прослеживается отчетливое стремление полностью отбросить его наследие. Аргументация все та же: если Томпсон был неправ относительно характера иероглифического письма майя, то должен был ошибаться и во всех остальных выводах. Я с этим не согласен. Надо отдать ему должное: Томпсон сделал несколько потрясающих открытий. Тем не менее в разгадке письменности майя он сыграл роль отрицательную, затормозив дешифровку майяского письма подобно Афанасию Кирхеру, задержавшему расшифровку древнеегипетского на два столетия.
Эрик Томпсон был продуктом эдвардианской эпохи, выходцем из верхних слоев среднего класса, который дал Англии до Первой мировой войны врачей, офицеров, адвокатов, священнослужителей, а иногда и писателей – превосходных профессионалов, обеспеченных членов образованного общества. Он родился в 1898 году, в канун Нового года, и был младшим сыном известного лондонского хирурга. В 1912 году он покинул дом на Харли Стрит, 80, чтобы поступить в государственную школу – старинный Винчестерский колледж. Позднее он посвятит одну из своих книг его основателю, епископу Винчестера Уильяму Уайкхемскому, который «отпустил хлеб свой по водам»
[85].
Когда началась Великая война, патриотически настроенный Эрик, солгав о своем возрасте, вступил в Лондонский Шотландский полк, даже не подозревая об ужасающем мире окопной войны, который его ждал. Он был тяжело ранен, отправлен в Англию на поправку, вернулся на службу и завершил свою военную карьеру офицером Колдстримского гвардейского полка.
После окончания войны вместо того, чтобы поступить в один из оксбриджских университетов, как полагалось молодому человеку из приличного общества, Эрик отплыл в Аргентину. Томпсоны были англо-аргентинской семьей: отец Эрика родился в этой стране. Эрик прибыл в скотоводческое поместье (эстансию) Томпсонов в Аренасе, в 331 километре к западу от Буэнос-Айреса, которым они владели с 1820-х годов, и провел следующие четыре года, работая гаучо (ковбоем); тогда же он начал совершенно свободно говорить по-испански. По моему опыту он был одним из немногих нелатиноамериканских майянистов, который чувствовал себя как дома, говоря на этом языке (большинство же были почти одноязычны).
Аргентина в те дни была расколотой страной: в городах вспыхивали рабочие волнения, разворачивались классовые конфликты. Большой приток иностранных рабочих и крестьян, который ранее подпитывал аргентинскую экономику, по мере ухудшения экономической ситуации привел к радикализации настроений низшего класса, и в 1919 году, через год после того, как Эрик прибыл в Аргентину, в стране начались ксенофобские «антибольшевистские» погромы. Томпсоны принадлежали к землевладельческой элите и несомненно понимали опасность со стороны левых движений. Возможно, в этой обстановке и сформировалось твердое отношение Эрика к «коммунистической угрозе» [4]. Как бы спекулятивно это ни звучало, не может быть сомнений, что бескомпромиссно консервативная политическая позиция Томпсона в последующие годы сказалась и на его реакции на интеллектуальную угрозу, якобы исходившую из большевистской России.
Вернувшись в Англию в 1924 году, Эрик поступил в Кембридж. К тому времени он был слишком взрослым, чтобы стать студентом одного из престижных колледжей университета, поэтому проучился только год в Фицуильям-Колледже, готовясь к получению диплома по антропологии под руководством профессора Альфреда Хэддона. Понятия не имею, почему Эрик выбрал антропологию, поскольку, по моему опыту, он мало видел толку что от самой этой дисциплины, что от людей, которые ею занимались. В его работах практически нет упоминаний о великих предшественниках антропологии или об их находках и теориях. Так, Эрик много писал о религии майя, но в его трудах едва ли можно обнаружить хоть какое-то знакомство с такими мыслителями-теоретиками в этой области, как Эмиль Дюркгейм, Джеймс Фрэзер или Бронислав Малиновский. Выглядит это так, будто кто-то решил сделать карьеру в эволюционной биологии, игнорируя Дарвина.
Позицию Томпсона можно было бы это извинить, но это определенно повлияло на его будущую работу над иероглифами майя. Самой сильной стороной антропологии является сравнительный подход к человеческим и культурным различиям во времени и пространстве. В свое время наставник Томпсона Хэддон был пионером в области сравнительных антропологических исследований. По сути, антропологи давно обнаружили, что во всем мире люди, находящиеся на одинаковом уровне культурной сложности, приходят на удивление к схожим институциональным реакциям, когда сталкиваются со схожими проблемами – так, например, изобретение иероглифического письма было ответом на нужды зарождающихся государств. Томпсон, однако, ни разу не признал, что знания о ранних цивилизациях остального мира – в Китае, Египте, Месопотамии или Средиземноморье – могут пролить свет на его любимых майя. Они были уникальны.
Как бы то ни было, интерес Эрика к майя начался в Кембридже. Во время своего краткого пребывания он присутствовал при получении Альфредом Моудсли почетной степени и, используя книгу Сильвануса Морли «Введение в изучение иероглифов майя» [5], опубликованную в 1915 году, освоил календарь майя. В 1925 году Эрик написал Морли, тогда руководившему проектом института Карнеги в Чичен-Ице, письмо с просьбой зачислить его в состав экспедиции. Ключевой момент этой просьбы, как Томпсон сообщает нам в автобиографии [6], состоял в том, что он знал, как вычислять даты майя – особую страсть Морли. Последовал положительный ответ, и после встречи в Лондоне с американским археологом Оливером Рикетсоном и его женой Эдит (оба они вели раскопки в Вашактуне) Томпсон был нанят на работу.
