5) aj-po (ахпо) – это титул, известный по словарям языка майя-какчикель из нагорья, а также в эпической поэме киче «Пополь-Вух». В низменностях слова ajpop (ах-поп) «тот, кто от циновки») и ajaw (ахав) «царь» также обозначают титулы и могли быть чтениями исходного aj-po, принятыми в низменностях. Позднее Флойд привел неоспоримые аргументы, что «иероглиф бен-ич» читался как ajaw (ахав) и в городах низменностей, предложив чтение wa (ва) для частого знака, записанного в конце этого сочетания и выступавшего фонетическим подтверждением чтения ajaw.
Опровергнуть выводы Флойда, основанные на убедительных свидетельствах лингвистики, эпиграфики, этнографии и иконографии, было весьма затруднительно, тем более что результаты анализа были изложены в самой логичной и последовательной манере
[141]. Это был урок сторонникам Томпсона: иероглифы майя, как утверждал Кнорозов, действительно соответствовали устному слову.
Рис. 43. Чтения Лаунсбери, связанные с «аффиксом бен-ич»:
а) чтение aj po; б) pom «ароматическая смола»; в) ajaw «правитель», «царь».
В один из перерывов в заседаниях Таня посетила квартиру Флойда возле Дамбартон-Оакс. Когда Флойд выразил свою убежденность, что Кнорозов идет по верному пути, Таня сказала, что, по ее мнению, он, вероятно, прав, и призвала Флойда продолжать в том же духе.
В последний день конференции Флойд дал краткое, но великолепное изложение всех докладов и произнес блестящую речь о ранней истории письма, подчеркнув: открытия Кнорозова в процессе дешифровки письменности майя идеально соответствовали тому, что было известно о ранних письменностях в остальных частях мира.
Дэвид Джоралемон рассказал Флойду о круглом столе, запланированном в Паленке, и просто заставил его приехать. Флойд, один из самых скромных и непритязательных людей среди моих знакомых, колебался, говоря, что, хотя он знает кое-что о кодексах, с надписями работал мало. Мы долго убеждали его, и в конце концов он согласился, но не собирался ничего докладывать. Однако Дон Робертсон, историк доколумбова искусства в Тулейнском университете, которого Мерл определила в модераторы круглого стола, настаивал, чтобы Флойд все-таки выступил, и Флойд начал читать о Паленке, особенно статью Берлина о надписи на панели Храма Креста, где обсуждались даты и интервальные числа между ними. Статья пробудила его инстинкт математика, и Флойд заинтересовался расчетами календарных дат.
Но то, что он в итоге сделал, было совсем не про календарь.
В ту же минуту, как на конференции в Паленке я познакомился с Линдой Шили, я подумал: «Вот кто никогда не попал бы в “Клуб” института Карнеги». Полы ее рубашки, торчавшие из потертых джинсов, пухлое лицо с неизменной улыбкой, непристойная южная речь и грубоватое чувство юмора привели бы Эрика Томпсона, Гарри Поллока
[142] и остальных сотрудников нститута Карнеги в ужас [8]. Я ничего о ней не знал, кроме того, что она была художницей, которая отправилась в Паленке со своим мужем, архитектором Дэвидом Шили, и влюбилась в это место. Мерл очень высоко ценила ее и любила, но Мерл нравились все. А многие из нас при виде Линды задавались вопросом, что, к чертям, это за личность?
Линда была порождением западного Теннесси. Она родилась в Нэшвилле в 1942 году в семье коммивояжера по продаже оборудования для пищевой промышленности и его жены-художницы. По словам Линды, ее родственники были правыми республиканцами и «жлобами». Девочкой она страстно увлеклась проповедником методистской церкви и хотела стать миссионером, «но потом я стала умнее». Когда пришла пора выбирать профессию, Линда дала понять родителям, что хочет стать художником. Для них это мог быть только дизайнер, «потому что главное в жизни – быть коммерчески успешным».
Ближайший колледж, предлагавший курсы по дизайну, находился в Цинциннати, штат Огайо, туда Линда и поступила в 1960 году. К ее ужасу, ей пришлось делить ванную с двумя черными девушками: «Мои родители были расистами, я расисткой», – но вскоре она с этим справилась. Год она занималась дизайном, но в колледже дизайна, искусства и архитектуры были свои гуманитарные дисциплины, и молодой преподаватель английского языка познакомил Линду с миром идей и великой английской литературой. Потрясенная, на втором курсе она перешла на искусствоведение и получила высшее образование в этой области в 1964 году.
Она вспоминала опыт работы с научным руководителем в бакалавриате колледжа «редким, неповторимым интеллектуальным путешествием в магию», а последующий опыт обучения в аспирантуре университета Коннектикута характеризовала как «чушь собачью». После шести недель учебы она решила, что это не ее, и уехала в Бостон, где провела «худший год в своей жизни», работая чертежником в «Electric Boat Company». Она часами корпела над чертежами системы трубопроводов, ошибка в которой только что привела к трагической гибели подводной лодки «USS Thresher». Затем вернулась в университет Цинциннати, где получила степень магистра.
Все это время Линда продолжала рисовать в стиле (она называла его «биоморфный сюрреализм»), смутно напоминающем работы таких художников, как Горки, Миро и Клее. Ее метод работы был навеян идеями преподавателя рисования в Цинциннати и его «философией счастливой случайности», которая чрезвычайно воодушевила Линду. Вместо того, чтобы иметь заранее разработанный план, необходимо, по словам этого философа, во‑первых, очень хорошо знать свое ремесло, во‑вторых, нарисовать первый знак на бумаге или холсте и в‑третьих, продолжать на его основе, «сохраняя себя в альфа-состоянии, чтобы, когда выпадет счастливый случай, вы были к нему готовы, куда бы он вас ни привел». «Это то, что я делаю, когда занимаюсь исследованиями, – говорила Линда. – Я просто начинаю работать как очень, очень большой пылесос, пытаясь собрать все имеющиеся у меня данные без какой-либо заранее оформившейся идеи, абсолютно не думая, что из этого выйдет, а затем позволяю всей этой проклятой фигне свалиться на меня и следую получившимся шаблонам, куда бы это ни вело». Это не строго выстроенная методика Флойда или Тани, но она привела к действительно важным результатам.
