Благодаря тщательным исследованиям архитектуры Паленке, проведенным Мерл и Линдой, мы много знаем о строительных проектах его правителей, чего нельзя сказать о других городах майя. «Пакаль Великий» начал свою строительную карьеру в 647 году и продолжал патронировать большинство «домов» или сооружений Дворца, но его величайшим достижением стал погребальный памятник – Храм Надписей. Архитектурные свершения Кан-Балама, его сына и преемника, прежде всего «Группа Креста», в равной степени поразительны, но эта история будет изложена позже.
На каждое действие есть свое противодействие, гласит третий закон Ньютона. Противодействие первому Паленкскому круглому столу началось еще до его начала. Штормовое предупреждение нам поступило уже тогда, когда Альберто Рус не смог присутствовать ни на одном заседании, хотя его и пригласили. Более того, не было ни одного археолога из Института антропологии и истории, ни одного студента из университета или из огромной Школы антропологии в Мехико. По общему признанию, исследования майя никогда не были сильной стороной Мексики, и почти все великие мексиканские антропологи последнего столетия сосредоточились на изучении сапотеков, миштеков и астеков, оставив майя иностранным исследователям. Но учинить полный бойкот!.. Такого еще никогда не бывало. Нет ни малейших сомнений, что он был организован Русом.
Альберто Рус Луильé не был даже мексиканцем [15]. Он родился во Франции, его мать была француженкой, а отец кубинцем, двоюродным братом Фиделя Кастро Руса, что объясняет политическую ориентацию Альберто. Он прибыл в Мексику в 1935 году и через год стал гражданином этой страны. К началу 1940-х годов он был уже самым многообещающим археологом майя среди молодых мексиканцев и организовал в университете семинар по археологии, затем возглавил Центр по культуре майя. Будучи редактором официального органа центра «Estudios de cultura maya», Рус опубликовал несколько лучших материалов, когда-либо написанных в этой области, и прежде всего статью Дэвида Келли, защищавшую подход Кнорозова. Много лет его авторитет был той силой, что двигала вперед исследования майя, особенно благодаря масштабным раскопкам в Паленке.
Это был век международного научного сотрудничества, затронувший верхушку мексиканской антропологии. Влиятельные ученые, такие как Альфонсо Касо и Игнасио Берналь, имевшие к тому же политические связи с правительственными кругами Мексики, способствовали созданию атмосферы, которая сделала это сотрудничество возможным.
Но с 1970 года все изменилось. 1 декабря пост президента Мексики занял Луис Эчеверрия Альварес. Примерно семь десятилетий Мексика была однопартийным государством, в котором президент был чем-то вроде богоподобного правителя, и его политика проводилась на всех уровнях политической пирамиды в течение целых шести лет. Эчеверрия, считавшийся организатором жестокой расправы над студентами-диссидентами среди астекских пирамид в Тлателолко, незадолго до Олимпийских игр 1968 года
[147], тем не менее склонялся к левым идеям и был настроен решительно антиамерикански. Как мне достоверно сообщили, один из его указов требовал от Института антропологии и истории изгнать археологов-гринго из Мексики.
Хотя «верховный лидер» Эчеверрия не был коммунистом, большая часть официальной культурной жизни в Мексике проходила под руководством истинно верующих в марксизм, этот опиум для интеллигенции всей Латинской Америки, затронувший антропологию и археологию. Кондовые марксистские фразы типа «способы производства», «классовый конфликт» и «внутренние противоречия» начали засорять мексиканскую археологическую литературу, в то время как сам Советский Союз (ирония судьбы!) делал первые шаги к освобождению от этой интеллектуальной смирительной рубашки. В соответствии с указом Эчеверрии о борьбе с гринго выдача американцам разрешения на раскопки в Мексике почти прекратилась на два десятилетия, и научное сотрудничество между двумя соседними странами осталось только в воспоминаниях. Реклама для туристов, представлявшая Мексику как дружественную страну, звучала для археологов-янки просто саркастически.
Как и многие латиноамериканцы, Рус был ортодоксальным марксистом, о чем свидетельствует его статья о древних майях, основанная на докладе, представленном в Мериде в 1979 году, и опубликованная уже после его смерти [16]. И все же он и Эрик Томпсон оставались близкими друзьями и научными союзниками, что, конечно, противоречило традиционному марксистскому мировоззрению. А вот к первому Паленкскому круглому столу и Рус, и Институт антропологии и истории отнеслись холодно. Но потеряли они от этого куда больше.
Очевидно, Рус затаил глубокую обиду против выскочек-иностранцев из Паленке. В том же 1973 году Институт антропологии и истории выпустил его главный труд о Храме Надписей, содержащий, как Рус думал, итоги исследования погребения правителя «8 Ахав» [17]. Но когда в 1974 году в материалах круглого стола были напечатаны две статьи – одна написанная Флойдом, а другая Линдой и Питером, – Руса охватила ярость. Как говорила Линда, «он видел, что дело его жизни рушилось. Рус был убежден, что текст на крышке саркофага подкреплял его утверждение, что погребенному в нем человеку, “8 Ахав”, он же «Пакаль», было не более пятидесяти, но три эпиграфиста показали, что умер он в возрасте восьмидесяти лет».
Несмотря на тесное сотрудничество с Томпсоном, Рус мало что знал об иероглифах, и его прочтение текста было полностью ошибочным: оказались спутаны, например, даты и события в жизни двух «Пакалей», что привело его к неверным выводам о соответствии дат по долгому счету циклическим датам.
Рус нанес ответный удар, как только смог: в саркастических статьях, опубликованных в 1975 и 1977 годах, он назвал Линду, Питера и Флойда фантазерами [18]. На втором Паленкском круглом столе в декабре 1974 года Рус появился, как рассказывает эту историю Линда, «чтобы разоблачить нас. Он взял старые рисунки крышки саркофага, разрезал их на отдельные иероглифы, дал каждому исследователю в Центре исследований майя по одному иероглифу и велел им найти в литературе все, что они могли. Он взял те части, которые ему понравились, и соединил их, чтобы составить свое собственное чтение, – вот так он работал» [19].
Для Руса иероглиф «щит», который трое его оппонентов определили как имя «Пакаля», был символом высокого статуса, присвоенного предполагаемому правителю «8 Ахав». Но в ходе последующего обсуждения выяснилось, что Рус был не в состоянии распознавать иероглифы в тексте, что было необходимо для эпиграфической работы. Тогда поднялась Линда. «Я старалась быть настолько вежливой, насколько могла, я шаг за шагом вела Руса по нашему чтению: дата, глагол, имя и эмблемный иероглиф». И тут Рус, поддержанный молодым американским студентом Проскуряковой, спросил: «Откуда вы знаете, что это глагол?» Линда даже не ответила: «Меня просто убили наповал. Прямо тогда и там я решила выяснить, почему это должен быть глагол, чтобы никто не задал мне этот вопрос снова!» Счастливым окончанием этого неприятного конфликта стало поступление Линды в аспирантуру Техасского университета, где она занималась лингвистикой майя и написала революционную диссертацию о глаголах в иероглифической письменности майя. Наконец-то она ответила на вопрос Руса.
