Привезли нас туда, Игорь стоит растерянный, не понимает, что ему делать. Я говорю: «Чего ты будешь тут стоять? Поезжай домой, я дам врачам номер телефона, тебе сообщат». Он уехал, а мне было чем там заняться. Меня отвели в палату, там было довольно шумно. Одна женщина кричала: «Сделайте хоть что-то! Мне больно! Чтобы я этого козла еще раз к себе подпустила!», и прочее в том же духе, в общем, классика жанра. Другой барышне все время клеили на живот какие-то датчики, слушали сердцебиение плода, а я решила, что она тут на особом положении, а это не датчики, а обезболивание. Я ей говорю: «Легче стало?» Она говорит: «Нет, только хуже». Я смотрела на соседок и старалась держать себя в руках, как могла. И дышала, как надо, и на разные нужные точки нажимала. Я же ходила перед родами на курсы для беременных и кое-что знала. Главное, что я запомнила – нельзя орать, потому что кислорода ребенку не хватит. И как бы мне не хотелось кричать, я во время родов ни на секунду не забывала: ребенку кислород нужнее.
Продолжалось это дело 12 часов, всю ночь и все утро, и я время от времени думала: «Неплохо я гостей встретила! Если бы не они – хотя бы отдохнувшей была». Но вариантов не было.
В то время, пока я была в родах, меня приходили смотреть разные врачи, и одним из них был интерн-индус. Остальные интерны были сонные, помятые, а у него халатик с иголочки, наглаженный, и он такой весь бодрый и внимательный. Подходит ко мне и говорит с акцентом: «Простите, пожалуйста, я должен посмотреть, как у вас раскрытие проходит, чтобы определить, когда вы родите». Я говорю: «Давай, родненький». Он аж ушам своим не поверил, страшно удивился моему ответу. А потом мне медсестра объяснила, что к чему: «У нас тут одна роженица была недавно, сложно рожала, не в себе была, глаза закрыла, пережидая схватки. Этот интерн подошел, чтобы посмотреть, как у нее дела продвигаются, а она глаза открыла, увидела черное лицо, испугалась и укусила его за руку. Насквозь прокусила». Я посмотрела на интерна, а у него и правда рука забинтована. И он, уже напуганный неадекватными роженицами, удивился и обрадовался, что кто-то может называть его «родненьким» и не планирует кусать до крови. А мне, честно говоря, в тот момент абсолютно все равно было, какого он пола, какой у него цвет лица, с какой он планеты. Мне было важно понимать, сколько все это еще будет длиться. И когда я услышала: «Где-то час», я очень обрадовалась и поблагодарила его.
Спустя час меня погрузили на каталку и отвезли в родзал. Я говорю: «Все буду делать, что вы скажете, даже могу вам достать контрамарки на спектакли в театр Василия Ливанова – только спасите». Я задала тему, и между схватками они меня спрашивали: «А какой Ливанов в жизни?» – и я им все рассказываю, а сама в свою сторону гну: «Только дайте мне ребенка сразу к груди приложить, как родится». Они говорят: «Ладно, уговорила, дадим».
Мне было тяжело, но я все время думала о ребенке – ему-то каково! Я внимательно слушала все советы акушерок, старательно все выполняла, и наконец все закончилось. Мне показали ребенка, поднесли его к лицу и говорят: «Мать, ну-ка посмотри внимательно, кто это у тебя тут? А то потом скажешь нам, что мы его подменили». Я смотрю на малыша и говорю: «О, Андрюша родился!» Это случилось приблизительно в два часа дня 6 декабря 1989 года.
В то время было не принято сразу прикладывать новорожденного к груди, но я так расположила к себе этих врачей, что для меня сделали исключение. А потом забрали ребенка и повезли меня в палату. Везут на каталке, а я смотрю по сторонам. Проезжаем мимо поста, и я там вижу телефон: «Остановите, пожалуйста, и дайте мне позвонить». Набираю домашний номер и слышу голос Игоря. Он очень испугался, потому что никак не ожидал меня услышать, сообщить о рождении Андрюши ему должен был врач, никак не я. «Что случилось? Что не так?» – «Все отлично, – говорю, – у нас сын родился. Давай собирай все, что мы там наготовили, и вези в роддом, чтобы акушеров благодарить». Он приволок огромный пакет заготовленных заранее разных дефицитных вещей, там было все, что угодно, и колбаса, и хрустальная ваза – все, что мы могли тогда собрать, в то непростое время. И мы раздавали эти подарки акушеркам.
Взглянув первый раз в глаза своего сына, я увидела очень спокойного внимательного человека. Он смотрел мне прямо в лицо и как будто изучал. Я пыталась приложить его к груди, но он ручками уперся в меня, отстранился, чтобы было удобнее смотреть. Остальные дети, находящиеся в палате, были заняты делом: присосались к своим мамам и сосредоточенно ели. А Андрюша на меня смотрел. И выражение лица было такое примерно: «Так вот ты какая снаружи!» Космическое было ощущение. Я не знала, что так бывает, не думала даже. На курсах рассказывали про разные моменты: как его купать, как кормить, как он будет кричать и не спать. Но что возможно и такое – не представляла.
Когда Андрюша родился, по шкале Апгар ему поставили 9 баллов из 10, это очень высокая оценка, которая говорит о том, что с малышом при рождении все нормально и никаких проблем со здоровьем у него нет. А на второй день привозят ребенка, и я вижу, что его будто подменили: он очень беспокойный – кричит, ножками сучит. Начинаю выяснять у медсестры, что могло с ним случиться, и она говорит: «Может, это из-за прививки? Ему сделали прививку БЦЖ». Я говорю: «Как?! Без моего ведома, без моего согласия?» Оказалось, что так положено, на второй день всем детям делают прививку. И с этого дня у Андрюши начались проблемы с пищеварением, долго болел животик. И к тому же одна ножка и одна ручка у него немного вывернулись, как это бывает у детей с ДЦП. Накануне с ручками и ножками все было нормально, а тут явственно виден дефект. Ему поставили диагноз: правосторонний гемосиндром. Позже другие врачи мне объяснили, что серьезные осложнения с побочными эффектами дала именно вакцина. Но откуда мне, молодой мамочке, было знать, что здоровому крохе сделают на второй день от роду какую-то прививку.
Когда я с Андрюшей вернулась домой, нас встретила мама Игоря, которая приехала из Киева, чтобы помочь. Спала она под батареей на матрасе. Этот матрас приехал с нами из Ростова в рыжем таком жестком чемодане, и на его крышке было написано «матрац». Я подозреваю, что достался он нам от дедушки с бабушкой. И вот этот «матрац» мы разворачивали под батареей, дверь на балкон уже было не открыть. Но получался полноценный спальный гостевой комплект.
Андрюшину кроватку поставили в единственный свободный угол. Приданого у него было немного: постельное белье, одеяльце, несколько пеленок, распашонки и шапочки. Наша соседка по мхатовской даче Елена Десницкая, с которой мы подружились, пока там жили, сказала: «Не переживай, я сейчас брошу клич по театру, и мы соберем вам все необходимое». Через несколько дней привезла самодельную люльку: на раме от журнального стола была закреплена корзинка, а снизу к ней приделаны колесики. Ее можно было катать по комнате, придвигать к кровати и ставить, где угодно. В ней лежал матрасик, обшитый клеенкой, и туда же было сложено все приданое, которое ей удалось собрать: ползунки, комбинезоны, спальный мешок из искусственного меха на молнии, чтобы на улице гулять зимой. Приехала даже коляска – импортная, с прозрачными окошками. Она была красивая, но откатала уже с десяток детей, колеса держались на честном слове и все время норовили отвалиться. И все-таки это была настоящая коляска. И самое занятное – среди приданого была кофточка, которую связала Алла Покровская, мама Миши Ефремова. Когда Мишенька был совсем крошечный, он ходил в этой кофточке на пуговичках. А потом она кочевала по всему МХАТу, в ней щеголяли все театральные дети, и в конце концов она попала к нам.
