Лучшим другом и товарищем по играм была, несомненно, моя младшая сестра. Нас было двое, а это, как вы понимаете, целая банда. К тому же мы родились на юге, а девочки-южанки – это определенный код. Мозг работает очень быстро и не всегда в нужном направлении, тело следует за мозгом, не всегда понимая, в правильную ли сторону он ведет. Мы с Олей, как и положено сестрам, частенько спорили, а когда не хватало аргументов – устраивали возню. Поначалу в девчачьих смешных потасовках побеждала я, поскольку была старше. Мама рассказывала, как однажды мы с сестрой ехали в одной коляске куда-то по маминым делам. Коляска у нас была роскошная, с очень длинной ручкой и на низких колесиках, которые были приделаны непосредственно к люльке. Это была, наверное, одна из первых колясок в нашем городе, и мы на ней шикарно катались. Сестра была совсем маленькая, я – немногим больше и ходить сама еще толком не могла, поэтому мама сажала нас в коляску вдвоем. Нам было выдано по бутылке с жидкой манной кашей. Я моментально высосала свою еду и, едва мама отвернулась, ни минуты не сомневаясь, выхватила изо рта у сестры ее бутылку и продолжила завтракать (потом я еще долгие годы в шутку извинялась перед сестрой, вспоминая этот эпизод, и подкладывала ей за столом лучшие куски, чтобы компенсировать ее младенческое недоедание).
Но в какой-то момент стало очевидно, что мне совсем не выгодно выяснять отношения с сестрой с помощью грубой физической силы. Дело в том, что меня мама носила в полуголодные студенческие годы, и я получилась несколько более хлипкой, чем Оля. Мои домашние даже стали переживать за мою худобу. Вообще, в те времена еда была «пунктиком» у большинства взрослых. Люди, которые пережили голод, всю жизнь потом считали еду высшим благом, кормили всех кругом чуть ли не насильно. Когда детей отправляли в пионерлагерь, обязательно взвешивали в первый и в последний день пребывания и отмечали наш прирост и привес, как будто мы не дети, а какие-то поросята. Мне было довольно сложно продемонстрировать привес. И больше всех за меня переживала бабушка. Однажды, устав от вечной борьбы со мной за столом, она решила, что я ничего не ем, потому что «больнэнька», и повезла меня к бабке. Тогда в каждом районе водились свои знахари и травники, которые лечили людей одними им ведомыми способами, но их никто так не называл. Говорили просто: «Бабка», «Поедем к бабке». Даже деревня, в которой жила эта самая бабушка, к которой мы отправились, называлась Бабка. Я помню ту деревню, и бабку, и котов, не меньше сотни, которые жили у нее в доме. Что она со мной делала, не помню, визит в ту деревню не особо помог, аппетит у меня так и не проснулся, но, чтобы не обижать бабушку, я с тех пор старалась есть как можно больше.
Это не особо помогало, я оставалась худой, а Оля очень скоро перегнала меня по всем физическим параметрам – и в росте, и в весе, и в выносливости. Пришлось мне быстренько осваивать искусство дипломатии и сводить драки на нет в самом зародыше. Но все равно нет-нет да и приходилось нас разнимать и ставить по разным углам – в воспитательных целях. Впрочем, дрались мы не так часто, гораздо чаще на пару придумывали всякие истории. Помню, однажды я заболела ветрянкой. Любой взрослый знает, что ветрянка – очень заразная болезнь. Стоит появиться в детском коллективе хотя бы одному заболевшему ребенку – и зараза мгновенно косит всех вокруг, какие бы меры предосторожности ни предпринимались. Спасает только полный и безоговорочный карантин. Моя мама-медик тут же объяснила мне, что отныне сестра ко мне подходить не должна, потому что я заразная. Но я мало что поняла из этого объяснения. Подумаешь! Я и раньше болела простудами всякими, и тоже была заразная, но таких жестких ограничений не было. Впрочем, мамин запрет возымел действие. Мы мужественно терпели карантин, находясь в разных углах комнаты. Несколько часов терпели. Я страдала морально (нельзя играть с сестрой) и физически (тело ужасно чесалось). Чтобы облегчить мои страдания, мама намазала все волдыри зеленкой, но это мало помогло, чесаться я не перестала, зато была вся в зеленый горошек.
На исходе второго часа мучений сестре, которая ходила все это время вокруг меня, как кот ученый, постепенно уменьшая радиус, пришла в голову идея, как можно облегчить мои страдания. Она стала бросать мне в кровать мои любимые игрушки. Все меры предосторожности были соблюдены, игрушки кидались с большого расстояния, чтобы не заразиться. Я не нашла ничего лучшего, как начать метать ей их в ответ. Родители вошли в комнату почти вовремя, застали самое начало этого волейбола, но этих нескольких минут хватило для того, чтобы на следующий день сестра слегла, зараженная игрушками, побывавшими в моей кровати.
Нашим лечением занималась, в основном, мама. Она прекрасно знала, когда и чем нас лечить, и старалась максимально избегать таблеток и прочих медикаментов. Намазав меня зеленкой и увидев, что она не работает, мама решила попробовать альтернативный способ. Однажды, бредя ночью в туалет, я застала маму на кухне за свершением какого-то магического ритуала. Мама сидела за столом, на котором пылал яркий огонь. Я подошла ближе и обнаружила, что она жжет газету – скомкала ее, положила на тарелку, подожгла и наблюдает за ярким пламенем, которое разгорается прямо на кухонном столе. Пляска теней на стене придавала картине еще большую таинственность. Я не знала, как расценить мамин поступок. Оказалось, что она где-то услышала: если сжечь большое количество газет, то образуется некое вещество, которым надо намазать волдырь и он не будет чесаться. Действительно, после того как газета сгорела, на тарелке осталась коричневая субстанция, похожая на масло. Мама взяла спичку и намазала субстанцию на волдырь. Он тут же перестал чесаться и быстро зажил. Уж не знаю, в чем там было дело и что это было в итоге за вещество (может быть, в состав печатной краски входил цинк), а только оно сработало.
У мамы в запасе было много народных средств, которыми она нас лечила, и самое любимое – чай с малиной или шиповником. Она считала, что при простуде первое дело – полежать под одеялом и пропотеть. Иногда, когда мамы не было рядом, нас лечила бабушка. У нее в арсенале было одно-единственное средство от всех болезней – самогон. Бабушка, человек деревенский, свято верила в его чудодейственные свойства. Самогон в деревне был у любой порядочной хозяйки, им лечились, им же расплачивались за услуги (перекрыть крышу или погрузить мебель), он был на столе в горе и в радости. Гнали самогон все. У бабушки не было самогонного аппарата, это было опасно (в то время обладатели этих приборов, будучи уличенными, запросто могли отправиться в тюрьму). Но гнать она умела, у нее была масса лайфхаков на этот счет, и целая схема перегонки, состоящая из каких-то тазов, бутылок и прочего. Бабушка чрезвычайно гордилась своим продуктом. Однажды позвала меня и говорит: «Дывысь» (по-украински «Смотри»). Наливает в блюдце первач – первый продукт перегонки, высокоградусную субстанцию крепостью порядка 80 градусов – и поджигает. Блюдце начинает гореть красивым синим пламенем. Бабушкину гордость можно было понять – значение самогона в жизни советского человека трудно было переоценить, это была самая настоящая валюта.
Так вот, нас с сестрой бабушка, нисколько не сомневаясь, тоже лечила все тем же волшебным продуктом. Помню, как-то я нагулялась с друзьями под дождем, вернулась домой и тут же заболела. Бабушка, недолго думая, разогрела самогонку на водяной бане и, черпая ее прямо пригоршней из кастрюли, растерла мне все тело, включая лицо. Воняло совершенно мерзко, я с трудом перенесла процедуру, но температуру как рукой сняло, и я быстро пошла на поправку. Ей, правда, этого было мало, и она меня принялась уговаривать принять для закрепления результата рюмочку вовнутрь (деревенские люди и в этом не видели ничего плохого). Но тут уж я забастовала и наотрез отказалась пить этот ужас.
