Я дар речи от возмущения потеряла. Я проходила курсы первой помощи, занималась в санитарной дружине и умела оказывать первую помощь утопающему. Знала, что 20 минут – время не критическое. Человека можно в себя привести. А вот потом может быть уже поздно. Скажи мне Игорь сразу, что произошло, я б приняла меры и, конечно же, остановила бы съемку, помчавшись с ними в больницу. Но муж предпочел промолчать, решил скрыть от меня это происшествие. А когда скрыть не удалось, еще и напал с обвинениями на меня. Не утешал, не успокаивал, а обвинил в том, что я плохая мать и не нашла их ночью в чужом городе в непонятно какой больнице.
Андрюшу выписали из больницы, но, внимательно изучив выписку, я поняла, что дело обстоит отнюдь не так волшебно. «Состояние после утопления», – было написано в справке. Врачи предупредили, что сохраняется опасность отека легких. Больница, в которую он попал, была самая что ни на есть затрапезная, никаких толковых лекарств и тем более барокамеры, чтобы как-то справиться с последствиями, у них не было. Андрею сделали пару каких-то уколов и сказали, что лечить его толком нечем. К тому же мы были не местные, а это еще усложняло процесс. Я выяснила, какие нужны препараты, купила шприцы и подготовилась к тому, чтобы перевозить ребенка в Москву. Врачи пугали, что в таком состоянии его опасно грузить в самолет, взлет и посадка могут спровоцировать осложнения, но я, на свой страх и риск, повезла его домой. Сама ему делала уколы – до вылета (прямо в аэропорту на скамейке) и после посадки.
После этой истории Андрюшка стал чаще болеть разными ОРВИ. И надо было постоянно следить за тем, чтобы он не переохладился, хотя раньше я его постоянно закаляла по системе Никитиных, и он не боялся ни сквозняков, ни холода. А еще после этой истории у меня осталась серьезная психологическая травма. Меня очень обидело, что Игорь так повел себя в критической ситуации. Мало того, что он оставил двухлетнего ребенка одного на берегу и ушел плавать, так еще и меня сделал виноватой в этой истории.
Отношения наши становились все более напряженными. Игорь замыкался в себе. У меня все реже получалось с ним разговаривать, обсуждать что-то, делиться своими переживаниями и проблемами. У Игоря масса потрясающих качеств, как профессиональных, так и человеческих. Но вот эти недоговоренности, которые накапливались, с каждым годом портили отношения все больше и больше. Мы медленно отдалялись друг от друга. Я ни с кем не могла поговорить, обсудить что-то, что меня по-настоящему тревожит. С подругами? Игорь всегда считал, и я с ним была солидарна, что сор из избы не выносят. Сейчас я слушаю лекции семейных психологов, и там очень верно говорится о том, что «работа» мужчины (кроме того, чтобы содержать семью) – выслушивать свою жену. Минимум 40 минут в день. Что бы она ни несла при этом, как бы это не казалось мужчине неинтересным и скучным, мнимым или реальным – надо ее выслушать. Это ее успокаивает, она начинает больше доверять мужчине и сближается с ним. Женщина чувствует, что о ней заботятся. Да и просто элементарно «пар выпускает» таким образом. Можно считать, что именно это – основной супружеский долг, а не то, что мы все подразумеваем под этим.
И я долго не могла себе в этом признаться, гнала от себя эти мысли, но понимала, что, случись непоправимое, я не смогла бы дальше жить с Игорем. Неважно, какая часть его вины была бы в происшествии. Просто не смогла бы. Я в тот момент абсолютно точно осознала, как важен для меня мой сын и что эта кроха для меня значит. Когда он только родился, я была очень счастлива, но как-то не особо прочувствовала всей глубины чувств по отношению к нему. Что такое ребенок? Это бессонные ночи, низкий гемоглобин, мама шатается, она полна страхов и вымотана до предела, а зачастую и вовсе находится в послеродовой депрессии. Молодая неопытная мама думает: «Неужели теперь такая жизнь навсегда?» А когда случается беда – воображение показывает другое развитие событий: были бы волны чуть больше или пробыл бы малыш чуть дольше под водой – мозг рисует страшные сюжеты, и что-то в тебе ломается. Ты начинаешь бояться. Бояться потерять ребенка. Да, я гнала от себя эту мертвящую мысль, уговаривала себя, что дети спотыкаются, падают, могут съесть что-то не то, с ними случаются разные непредсказуемые вещи. Что надо как-то учиться справляться со своими страхами. Но это все равно было очень сложно.
Мы договорились с Игорем не рассказывать его родителям об этой истории. Всё-таки они уже были немолоды, и нам не хотелось их волновать. Когда отдавали Андрюшку на выходные бабушке, и она попросила на всякий случай привезти ей его медицинскую карту – мы вырвали из нее те страницы, которые касались несчастного случая. Мы не хотели, чтобы они переживали. И хотели, чтобы малыш как можно скорее забыл об этом тоже.
К бабушке с дедушкой Андрей всегда ездил с удовольствием. Хотя, на мой взгляд, Нина Тимофеевна была излишне строга к нему, дисциплина – это был ее конек. Дедушка и бабушка Андрея всю жизнь работали в детском кукольном театре, между спектаклями и репетициями рожали детей, воспитывали их, возили на море. Собственно, на морях и была основная работа – они устраивали кукольные театры в пионерских лагерях. Проработав много лет с пионерами, бабушка была уверена: главное – дисциплина. А мне всегда казалось, что не нужно слишком уж давить на ребенка, заставлять его по часам спать и есть. У нас все всегда было просто. «Хочешь спать? Спи. Не хочешь – пеняй потом на себя ближе к вечеру». – «Андрюша, хочешь есть? Нет? А если подумать? Обед будет только в два часа». И если он понимал, что до обеда не дотянет, ел то, что предлагали. Если не хотел – не ел. Я никогда не заставляла его есть что-то, что ему не нравится. И приучала к осознанному выбору. Например, мы шли в магазин, и я говорила: «Андрей, выбирай сам, что ты будешь есть утром». Иногда у нас возникали пререкания, Андрей рассказывал, что вот этот йогурт он есть не будет, а хотел бы другой. И я решила, что, если он из предложенного мамой ассортимента выберет себе еду сам, скандалить уже особо не получится. У бабушки такие вольности, конечно, не прокатывали. У нее все было, как в пионерском лагере: первое, второе, третье и компот. Я всегда возмущалась, ну это немыслимо даже для взрослого – столько есть. Тарелка борща с хлебом и сметаной, потом пюрешка с котлетками и потом еще яблоко. Разумеется, он в какой-то момент начинал капризничать и отказываться от еды.
Еще она очень любила его кутать, ей все казалось, что он мерзнет. Приезжаю зимой к ним – мальчик по тёплой квартире ходит в шерстяных колготах, шерстяных шортах, в рубашке, поверх которой шерстяной свитер. Щеки у него, как помидоры, пар от него валит уже, но раздеть его никто не пытается. Бабушке же холодно, ей дует по полу. Но бабушка не учитывает, сколько ей лет и что она по-другому чувствует холод.
Впрочем, это были единственные поводы для споров и несогласия с бабушкой, во всем остальном она была безукоризненна. Занималась с Андреем так, что к четырем годам он уже знал много стихов, и не только детских авторов, но и Фета с Тютчевым, начинал писать слова. С дедушкой он учился пилить-строгать, дедушка был рукастый. Чувство юмора у деда было прекрасно развито. Правда, шутки иногда были островаты, но тут уже Андрюша его воспитывал. После обеда, после того как бабушка их накормила и отправила в комнату заниматься какими-то мужскими делами, дед однажды пошутил: «Ну что, поели? Теперь можно и по бабам». Ребенок не понимал, естественно, о чем идет речь. Но заметил, что это звучит грубовато, и поправил его: «Нет, дедушка, так плохо говорить. Нужно сказать не “по бабам”, а “по девочкам”».
