Отрепьев был, без сомнения, от природы одарен большими способностями. Он удивительно быстро учился и так же быстро приспосабливался к менявшимся обстоятельствам. Самозванец процарствовал слишком недолго. Его опыт был невелик. Тем не менее он разучил роль выдающегося государственного мужа, и его игра впечатлила некоторых современников.
Маржарет с восхищением писал о том, что монарх давал подданным «понемногу распробовать, что такое свободная страна, управляемая милостивым государем». Прежде российские подданные почти не смели говорить в присутствии царя, «сказанный император умел иначе являть величие и достоинство, присущее такому, как он, государю, к тому же он был мудр, достаточно образован, чтобы быть учителем для всей думы».
Конрад Буссов описывал, как царь ежедневно заседал с боярами в думе, требовал обсуждения государственных дел, внимательно следил за каждым высказыванием, а затем начинал, улыбаясь, говорить: «Сколько часов вы совещались и ломали себе над этим головы, а все равно правильного решения еще не нашли. Вот так и так это должно быть». Экспромтом он мог найти лучшее решение, чем все его советники за много часов.
Надо думать, самозванец тщательно готовился к экспромтам, которые поражали двор. Будучи хорошим оратором, он вводил в свои речи тонкие удачные сравнения и достопамятные истории о происходивших у всевозможных народов событиях, которые он пережил или видел сам на чужбине, так что его слушали с охотой и удивлением.
Чтобы оценить эти отзывы, надо учитывать, от кого они исходили. Иноземные наемные солдаты Маржарет и Буссов на родине занимали скромное положение. В России они были допущены ко двору в качестве царских телохранителей. Тут они получили земли, богатства и почести, что и определило их взаимоотношения с властью. Им недоставало ни образования, ни опыта, чтобы оценить то, что происходило у них на глазах.
К тому же они плохо знали московские порядки и не вполне владели русским языком.
То, что производило самое благоприятное впечатление на телохранителей, задевало бояр, порождало неприязнь. В думе 24-летний царь поучал и высмеивал своих «сенаторов», которые годились ему в отцы и даже в деды.
«Дмитрий», по свидетельству Буссова, часто укорял «своих знатных вельмож в невежестве, в том, что они необразованные, несведущие люди, которые ничего не видели, ничего не знают и ничему не учились, помимо того, что казалось им, с их точки зрения, хорошим и правильным».
Царь предлагал великородным боярам ехать к еретикам «в чужие земли, испытать себя, кому где захочется, научиться кое-чему, с тем чтобы они могли стать благопристойными, учтивыми и сведущими людьми».
Подобного рода советы унижали знать, ожесточали против государя истинно православных русских людей.
Аристократия не терпела покушений на свои прерогативы даже при прирожденных государях. Когда же трон занял безвестный, проходимец, отторжение власти стало неизбежным.
Заняв Московский трон, Лжедмитрий пытался выполнить свои обещания польскому королю, записанные в «кондициях». Он приказал готовить войска для похода против шведов. Однако Боярская дума решительно воспротивилась попыткам круто изменить внешнеполитическую ориентацию. Бояре не желали нарушать «вечный мир» со Швецией, и самозванец должен был подчиниться их воле.
Отрепьев обещал Сигизмунду III насадить католицизм в России. Вскоре после коронации в думе обсуждался вопрос: разрешить ли полякам построить в Москве костел. Царь заявил, что приличнее разрешить это католикам, чем протестантам, которым прежде Боярская дума позволила построить и школу, и кирху. Но духовенство и бояре думали иначе. Лжедмитрию пришлось забыть о тайном договоре с Мнишеком, обязывавшем его за год обратить православную Россию в католичество. Дело ограничилось тем, что после долгих проволочек полякам разрешили устроить костел в доме у церкви Сретенья на Переходех близ дворца.
Поначалу бояре не смели открыто перечить самодержцу. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу. Эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным эксцессам в думе. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского, свидетельства которого отличаются высокой степенью достоверности. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишек, царь («стыдясь наших» – прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну как же говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» Поставленный в тупик, самозванец обещал думе, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, – завершает свой отчет С. Немоевский, – что слова своего перед ними не додержал…».
Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московских государей. Сама доктрина самодержавия, казалось бы, исключала возможность открытой оппозиции самодержцу. На самом деле Боярская дума после недолгого замешательства вновь сосредоточила в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю.
В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю за нарушение церковных правил. Государь оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе.
Будучи послан в Грузию, он не участвовал в войне с Лжедмитрием, за что и был обласкан по возвращении в Москву и вошел в думу с чином окольничего.) На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к нечистой пище.
В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре. За ревнителя благочестия вступилась вся дума, включая любимца царя П.Ф. Басманова. Лжедмитрию пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.
Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным. Если в Москве самозванец надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна. Он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.
Сразу после свадьбы с Мариной Мнишек самозванец поведал секретарю, какой невыразимый страх испытал во время торжественной церемонии: «Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному закону сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благословят и миром не помажут». Отрепьев обладал проницательностью и слишком хорошо знал людей, чтобы не догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение подданных вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.
