– Я страшно люблю хамить! – и покажет кончик языка. Глядя на Нину, соседи говорили:
– Ах какая очаровательная девушка! Другие задерут подол и крутят любовь, как скаженные. А эта такая скромная, такая благовоспитанная. Одно удовольствие для родителей.
Однако и в доме Миллеров тоже были свои проблемы. Если Нина никак не влюблялась, то зато на старости лет влюбился папа Миллер. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро.
– А получилось это так. Адам Абрамович взял себе новую секретаршу по имени Магдалина. А Нина вскоре уговорила эту Магдалину, чтобы та по вечерам позировала ей на курсах рисования в качестве натурщицы. Нина уверяла, что из Магдалины получится великолепная рубенсовская женщина.
Когда папа Миллер увидел голенькие наброски, которые делала с Магдалины его дочь красной сангиной, да еще чуть ли не в натуральную величину, у него тоже появился вкус к рубенсовским женщинам. Несмотря на свой почтенный воз раст, он по уши влюбился в Магдалину и ходил теперь сам не свой.
Почти каждый день он прибегал на радио «Свобода». Вроде к дочке. А на самом деле, чтобы посмотреть на Магдалину. Во всяком случае, так рассказывала Нина, которая даже немножко гордилась этим.
После этого в доме Миллеров произошла маленькая революция. Семейным ложем родителей служило самодельное сооружение в углу гостиной, нечто вроде двух диванов, сдвинутых вместе в форме угольника, какими пользуются каменщики. Раньше папа с мамой спали как циркуль, голова к голове. Теперь же в знак протеста они перевернулись друг к другу ногами.
Весь день Милиция Ивановна обиженно вздыхала и принимала таблетки от головной боли. А Акакий Петрович в подавленном состоянии сидел в своем продавленном зеленом кресле и принимал какие-то таблетки от меланхолии. Нина же бегала между папой и мамой, которые не разговаривали друг с другом, и не знала, что делать.
Чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу в доме, Акакий Петрович иногда приглашал в гости Бориса Руднева. Просто так, как друга дома. Иногда другу дома казалось, что папа Миллер приглашает его нарочно: чтобы разбудить спящую красавицу, которая запаздывает с пробуждением. Но спящая красавица пробуждаться не торопилась, и друг дома даже не знал толком, к кому он, собственно, ходит в гости: к дочке или к папе с мамой?
Дверь комнаты, где спала Нина, закрывалась так тщательно, словно там была мастерская фальшивомонетчиков.
– Там у меня ужасный беспорядок, – объясняла спящая красавица.
Осенью в доме Миллеров прибавились новые люди. К Милиции Ивановне из провинции приехала Агнесса Ивановна с дочерью Катей, которая была почти одного возраста с Ниной.
– Это что, мамина сестра? – спросил Борис.
– Нет, просто знакомые, – ответила Нина. Позже выяснилось, что гости из провинции – это все-таки Нинины тетка и двоюродная сестра. Казалось, что Нина то ли стесняется, то ли недолюбливает своих родственников. Благодаря искалеченным бедрам одна нога Агнессы Ивановны была значительно короче другой, и она с трудом ковыляла по комнате, опираясь на толстую палку с резиновым наконечником и постоянно цепляясь за стулья и за дырки в старом ковре на полу.
– Что это у нее такое? – сочувственно спросил друг дома.
– Искривление позвоночника, – неохотно ответила Нина. – Упала. Когда была ребенком.
– А где ее муж?
– Пропал без вести… На войне…
– Но дочка у нее очень симпатичная, – похвалил друг дома, – Только что это она, когда разговаривает, так все время в сторону смотрит?
– Она просто глаза прячет, фыркнула кузина Нина, – Потому что она косоглазая.
– Нина, как тебе не стыдно! – вмешался Акакий Петрович, который дремал в своем кресле. – Да, вчера я обещал Кате мой фотоаппарат, а ты его взяла с собой. Зачем ты это делаешь?
– Да, но я сама фотографировала.
– Но ведь в аппарате нет пленки. Зачем ты врешь?
– Раз я говорю, значит, это так! – упрямо тряхнула кудрями дочь.
– Мерзавка, – тихо, словно самому себе, пробормотал отец.
Нина обиженно надула щеки. На мгновение в ее лице мелькнуло что-то неприятное. Затем она ушла в свою комнату и хлопнула дверью.
Чтобы преодолеть неловкое молчание, поскольку заговорили о фото, Борис попросил разрешения посмотреть семейный фотоальбом, который лежал на комоде.
Вот фотография. Акакия Петровича в молодости. На редкость красивый молодой человек. Хорошенький, как херувим. Даже немножко сладенький. Но глаза усталые и печальные. Словно он уже родился таким же сонным флегматиком, как сейчас, когда он сидит и клюет носом в своем кресле. Словно у него усталая кровь.
Затем шла семейная фотография Милиции Ивановны: большая купеческая семья с угрюмыми лицами. Даже в молодости Милиция Ивановна была такой же жабой, как теперь. Но видно, что властная бой-баба. И глаза как у совы. И как только эта жаба умудрилась поймать такого херувимчика?
Перелистав еще несколько страниц, Борис увидел фотографию, которая показалась ему знакомой. Мужчина в военной форме времен революции. На голове дикая копна волос, спадающих до плеч, как у батьки Махно. Уродливый, как черт, и глаза как гвозди. Уродец сидел, положив одну руку на кривую кавказскую шашку с богатой серебряной чеканкой, а другой рукой держался за огромный маузер в деревянной кобуре. На маузере ясно виднелась маленькая именная пластинка с загнутым углом, что означало Почетное золотое оружие Реввоенсовета.
– Кто это такой? – спросил Борис.
– А это был такой герой Перекопа, – сонно ответил Акакий Петрович. – Когда-то, в молодости, он ухаживал за Милицией Ивановной. Вот и попал в альбом.
– Я его тоже немножко знал, – сказал Борис, – Мы тогда жили по соседству. Около Петровского парка.
Альбом шел в хронологической последовательности, как семейная хроника. На следующей странице было несколько фотографий очень красивой молодой женщины. Сначала она в белом кружевном платье с оборочками – как кисейная барышня. Но на следующей фотографии эта кисейная барышня уже в военной форме из грубого сукна и с наганом у пояса. Лицо у нее холодное, гордое и надменное. И это лицо опять показалось Борису знакомым.
– А кто это? – спросил он.
– Это сестра героя Перекопа. Когда-то они все с Милицией Ивановной дружили. Воспоминания молодости.
– А-а-а… Так я ее тоже немножко знал. Я тогда еще совсем мальчишкой был. А она тогда ромбы носила, что-то вроде генерала в ГПУ – НКВД. Как ее звали? Орбели. Зинаида Генриховна.
– Да, она взяла эту фамилию после революции. А вы знаете ее настоящую фамилию?
Вспомнив свою молодость, Акакий Петрович немного оживился:
– Она урожденная княжна Шаховская. Столбовое дворянство, от Рюриковичей. Но старый князь Шаховской был большой чудак. Когда ему было уже под семьдесят, он женился на молоденькой еврейке с целой кучей еврейских детей. Старый князь всех этих еврейчиков усыновил. Чтобы люди потом думали, что это от него самого. С тех пор пошли князья Шаховские, но чистокровные евреи.
