Лора нервничала. Красная Армия вошла в Германию и продолжала наступать, где-то совсем близко стреляли зенитки, всё чаще случались авианалёты, во время которых Беккеры отсиживались в подвале. Перепуганные жители бросали дома и уезжали подальше от восточных границ, по дорогам тянулись гружёные скарбом повозки. Самое время уехать и Беккерам, но, как на зло, слегла Ирма.
Однажды Клава с ведром и тряпкой зашла в хозяйскую спальню и застала Беккершу за сборами. Немка заворачивала в обёрточную бумагу серебряные ложки и вилки, на кровати стоял открытый чемодан.
— Уйди, уйди! — зашипела фрау. — Потом придёшь!
Девочка попятилась и закрыла дверь.
— Кажется, хозяева хотят уехать отсюда, — поделилась она с подругой, — толстуха вещи пакует.
— Она ничего не говорила, и фрау Ирма тоже молчит, — озадаченно сказала Лена. — А мы? С нами что будет?
Обе задумались. Красная Армия уже близко, может быть, через день или два русские танки со звёздами появятся на их улице.
— Не поедем, и всё! — горячо сказала Лена. — Сбежим, спрячемся где-нибудь, а там и наши придут.
Клава согласилась. Тем же вечером фрау Лора велела девочкам собрать посуду, тёплые вещи, продукты из кладовки и загрузить всё в две повозки.
— Вы уезжаете? — рискнула спросить Лена.
— Йа. Мы с Гертрудой утром ехать, а ви оставаться с фрау Ирма. Слушать фрау, ухаживать, кормить… Короф кормить, доить… Ферштейн?
У Клавы трепыхнулось сердце: ещё бы не понять! Только бы толстуха не передумала!
Сборы были торопливыми, судорожными, и каждый выстрел зенитки добавлял Беккерше паники. Она покрикивала на девочек, зло смотрела и бормотала ругательства, будто они были виновницами всех несчастий. Работницы бегали из дома во двор, не чувствуя холода, носили узлы и чемоданы.
Клава перевела дух, взялась за большую плетёную корзину с продуктами:
— Лора боится русских как огня. Не верю, что она сюда вернётся.
— Подожди, давай вдвоём… — Лена перехватила ручку. — Думаешь, немка не вернётся? Мы не в счёт, но как же Ирма? Ей нужен врач, а Майер вчера уехал.
— Беккерша бросает фрау умирать.
* * *
Хозяева проснулись ещё затемно. Мать и дочь Беккер были мрачны, завтракали в полном молчании, на работниц смотреть избегали.
Лора забрала из спальни небольшой чемодан, в котором я увидел аккуратные пачки денег и золотые украшения, и заглянула в комнату свекрови, постояла у кровати. В глубине души она надеялась, что Ирма спит. Тогда не придётся прощаться, что-то говорить утешительное, врать себе и ей… Но старая фрау не спала. Керосиновая лампа под белым абажуром тускло освещала вмятую в подушку голову и худые руки с кольцом на пальце.
— Хорошей дороги, милая Лора, — сказала она.
Немка занервничала, стиснула ручку чемоданчика:
— Я не прощаюсь, и двух недель не пройдёт, как…
— О, не переживай об этом, — мягко перебила фрау Ирма и чуть шевельнула рукой. — Поезжай спокойно, за мной присмотрят… поезжай… Долгие прощания — лишние слёзы. У русских есть такая пословица.
Лора наклонилась, поцеловала свекровь в висок и вышла, тихо прикрыв дверь.
«Что скажет Карл, когда узнает? — ворохнулась тревожная мысль. — Он очень привязан матери, даже больше, чем ко мне». Немка нахмурилась, меж бровей залегла глубокая складка. Тяжело шагая, она спустилась вниз, надела тёплое пальто и оглядела дом таким взглядом, будто прощалась с ним навсегда.
— Слушать фрау Ирма! — зыркнула Лора на молчаливых работниц и протопала к двери.
Девочки бросились к окну.
— Повар с ними едет, смотри-ка. А я думала, его оставят приглядывать за нами, — удивилась Лена.
Адольф вывел за ворота запряжённую лошадь, следом выкатилась вторая повозка с тепло одетыми Беккершами.
— Толстуха боится без горячих обедов похудеть, — хихикнула Клава. Подышала на окно и нарисовала кончиком пальца пятиконечную звезду.
Впервые за всё время они остались в доме одни. Теперь можно петь русские песни, можно включить приёмник и поймать Москву, можно взять в кладовке сыр и колбасу, сварить картошки и помять её с большим куском сливочного масла — никто слова против не скажет. И, самое главное, можно сбежать отсюда: всего в нескольких километрах воюют русские солдаты, там свои, там свобода — всё там.
Звон колокольчика оборвал девичьи мечты.
— Ирма зовёт, — спохватилась Лена, — судно подать или воды.
Старая немка больше не вставала с постели и звонила в большой колокольчик, если хотела позвать прислугу.
Подруги поднялись в комнату, я отправился за ними.
— Доброе утро, фрау Ирма. Фрау Лора и Гертруда уехали, — нарочито бодро поздоровалась Клава, потрясённая переменой со старой хозяйкой. Всего за одну ночь на белом лице появились тёмные круги под глазами до середины щёк. Или это тень от лампы?
Девочки приподняли больную в постели, подложили под спину подушку.
Ирма перевела дух и напряжённо прислушалась, прикрыв одно ухо ладонью:
— Стреляют или нет?.. Фройляйн, кажется, я оглохла на правое ухо.
Повисла тишина, в которой стал отчётливо слышен гул самолёта за окнами. Девочки испуганно переглянулись, Клава качнулась вперёд:
— Я сбегаю за врачом!
Но только куда бежать, кого искать?.. Доктор Майер уехал, как и многие немцы, а остальные сидят по подвалам, страшась бомбёжки.
— Не надо, Клаудиа, врач не поможет, — остановила фрау Ирма. — Подай мне лучше стакан воды… Вот так, спасибо.
Она прикрыла глаза, отдыхая, как будто проделала невесть какую работу, а не отпила два глотка.
— Клаудиа, Хелена… я вас хочу попросить… — Руки старой хозяйки не знали покоя: теребили одеяло, ночную сорочку, как будто собирали невидимые соринки.
«Обирается», — со страхом подумала Клава. Дед перед смертью так же искал пушинки, разглаживал простыню, и мать шёпотом сказала, вытирая заплаканные глаза: «Умирает наш дедушка… вон как обирается».
— …хочу попросить, чтобы вы не уходили, подождали день или два.
— Мы не собирались уходить, фрау Ирма. Мы не бросим вас, — за двоих ответила Лена.
Больная искренне улыбнулась:
— Данке, милая Хелена, благодарю. Мне недолго осталось… Молчи, молчи… Иди, детка, возьми в кладовке всё, что хочешь. Там есть хлеб, яйца, колбаса… Приготовь вкусный омлет и бутерброды, выбери самое большое и красивое яблоко… Иди. Я хочу поговорить с твоей подругой.
Лена нерешительно посмотрела на Клаву. Та присела на краешек стула и кивнула: всё в порядке, иди. Окна посветлели — утро пришло, и огонёк керосиновой лампы стал тусклым, будто в нём тоже едва теплилась жизнь.
