— Мне? Спасибо. — Катя улыбалась, ожидая увидеть какой-нибудь красивый пустячок наподобие серебряной подвески (я читал её мысли), открыла коробочку и ахнула, подняла глаза: — Глеб, это что?
— Серьги из белого золота с бриллиантами, — ответил я, радуясь её изумлению. — Примерь, тебе очень пойдёт.
Катя промолчала, осторожно подвинула футляр на середину стола, к солонке с перечницей, заправила за ушко тёмную прядь. Бархатная коробочка стояла на нейтральной территории как знак вопроса: и не отвергла, но и не приняла. Во взгляде смятение и никакого восторга.
Я огорчился:
— Вижу, ты разочарована. Не нравятся серьги? Или ты не любишь бриллианты? Я выбирал на свой вкус, конечно, но думал…
— Не в этом дело, Глеб, — мягко перебила Катя, — ты поставил меня в неловкое положение таким дорогим подарком. Ты студент, и родители не олигархи… Зачем?
На этот вопрос у меня был ответ:
— Я выиграл в лотерею и захотел сделать тебе приятное.
А что, это правда, выиграл ведь. Пусть деньги ещё не получил, но это вопрос времени. Как удачно я вспомнил про навязанную банком кредитную карту!
— Ещё получаю стипендию и подрабатываю — настраиваю компьютеры в «Электроне». Примерь, они будут тебе к лицу.
Катя порозовела, взяла коробочку:
— Я не могу без зеркала. Сейчас приду.
Поднялась и, цокая каблучками, пошла в конец зала к дамскому туалету, и все мужчины за столиками повернули головы на этот перестук. Я усмехнулся, придвинул тарелку и стал подбирать вилкой кусочки сыра и мелкие помидоры черри.
Что это?.. Салат как будто испорчен. Но нет, гнилью пахнет не от блюда. Поднял глаза и обмер: напротив меня, на Катином месте сидела старуха Мельникова, подперев щёку кулачком. Она изменилась: лицо раздулось и почернело — это было жутко.
— Глебушка, убери перстенёк, не носи его, Христа ради, — сказала она, как будто собираясь заплакать.
Страх смешался со злостью, кровь застучала в висках. Я стиснул в кулаке вилку, как будто хотел убить старуху, и сказал, задыхаясь:
— Как надоели эти стенания! А если… если не сниму?
— Ох… сломает оно тебя.
— Кто «оно»?
— Зло, Глебушка, — ответила Клавдия. — Оно почуяло слабину и теперь не отступится. Беда будет.
— Хорошо, хорошо, сниму, только уйди!
Я подумал, что всё глупости, разве мне трудно противостоять злу? Но перстень всё же снял и как раз вовремя, потому что увидел возвращающуюся Катю. Вот сейчас она подойдёт и опустится на место, где только что сидел призрак Мельниковой… бр-р-р… Я повёл носом: запах тлена усилился.
— Подожди, помогу! — Вскочил и подвинул соседний стул. — Вот так лучше, ко мне ближе.
Катя улыбнулась, на щеках появились ямочки, которые я так любил, серьги сверкнули в мочках ушей, похожих на маленькие раковины.
— Тебе очень идёт. Ещё красивее стала… Не возражай, ты и сама это знаешь.
— Серьги чудесные, большое спасибо, Глеб, — сказала Катя и поцеловала меня.
— Рад, что угодил. Ни в коем случае не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Все подарки — твои навсегда, что бы ни случилось.
От этого «что бы ни случилось» у меня всё сжалось внутри: как можно потерять Катю? Это всё равно что лишиться части себя.
Я накрыл её руку ладонью:
— Будешь носить и меня вспоминать, когда уедешь учиться.
— Да… совсем скоро. Мы будем часто созваниваться, правда?
Я невесело поддакнул. Созваниваться — это совсем не то что общение вживую. Там с Катей будут другие люди, парни-красавцы, чтоб их! Станут пожирать её глазами, обнимать как бы дружески, приглашать на свидания… и вдруг она пойдёт? Подружки уговорят, или сама заскучает и захочет развеяться. А я останусь здесь, да ещё и без перстня, как будто ослепший и оглохший; ничего не буду знать о Кате, кроме того, что она сама захочет рассказать. В эту минуту стало понятно, что расставаться с кольцом мне не хочется, хоть убей. Чем оно мешало?.. И Анке сам позвонил — ну не дурак ли? Она бы и дальше жила в полной уверенности, что надёжно спрятала артефакт.
После ужина в кафе мы отправились гулять в городской парк, где сладко пахло сахарной ватой и воздушной кукурузой. Я увёл Катю подальше от людей, в темноту аллеи, и там горячо и жадно целовал, пьянея от мягких губ и близости её тела.
«Задери ей юбку! Не видишь, барышня на всё согласна!»
Я едва не застонал — снова этот мерзкий голос! И перстень не на пальце — в кармане лежит, а этот невидимый кто-то снова преследует меня. Голос продолжал издеваться: шептал на ухо пошлости, хихикал, визжал и хрюкал. Какая уж тут романтика!
Я не выдержал и сказал с сожалением:
— Уже поздно, Катя, давай отвезу тебя домой.
Та несколько разочарованно ответила: «Да, конечно», видимо, была настроена гулять всю ночь до рассвета.
Мы ехали по освещённым золотыми огнями ночным улицам, мелькали нарядные витрины магазинов, яркие вывески, вереницы фар на дороге… Катя что-то рассказывала, смеясь и жестикулируя, я слушал в пол-уха, кивал с приклеенной улыбкой, время от времени вставляя какое-нибудь подходящее междометие, а знакомый голос ныл: «Чего ты плетёшься, как подыхающая корова, обгоняй! Подумаешь — красный! Настоящие мужики ездят только на красный. Покажи класс! Эх, ты…»
Глава 15. Радужные перспективы
Я спрятал перстень в ящик стола, быстро разделся и лёг спать, наивно полагая, что смогу избавиться от голоса-искусителя, который за вечер меня просто доконал. В окно светила полная луна, где-то трещала цикада, нагоняя сон. Мысли запутались, как нити, и я задремал, несмотря на взвинченность.
Снился мне странный сон. Подвал, освещённый множеством свечей, в центре которого возвышался широкий стол, заваленный колбами, пузырьками и приборами непонятного назначения, в спёртом воздухе пахло чем-то резким. Я увидел господина с суровым лицом, одетого в камзол и короткие штаны с белыми чулками. Рядом на болванке висел белый кудрявый парик, видно, его хозяину стало жарко.
«Учёный какой-то или алхимик», — подумал я.
Господин сдавленно вскрикнул, саданул ногой деревянный стул, опустился на колени и куском мела стал рисовать на полу пентаграмму в виде звезды. Он ползал, не жалея дорогих штанов и что-то бормоча под нос. Из-под вороха бумаг достал маленькую шкатулку, сосредоточенно порылся в её бархатном нутре. Морща лоб, господин разглядывал на ладони два перстня: золотой с крупным зелёным камнем и простой серебряный с чёрным агатом.
Учёный сухо рассмеялся, словно ставил точки после каждого «ха», и бросил в центр звезды кольцо с агатом. Пентаграмма засветилась голубым сиянием, и грохот сотряс комнату…
Я вздрогнул и проснулся, долго лежал, прислушиваясь к мимолётным ночным шорохам. Взбил подушку, перевернулся на другой бок — сон пропал. В доме было так тихо, что я чувствовал стук своего сердца и чуть различимое «ш-ш-ш-ш» — это кровь бежала по сосудам.
