Наш персонаж родится в январе 1548 года в Ноли. И самым курьёзным фактом за всю жизнь Филиппо Бруно станет то, что он, резкий критик официальной церкви, войдёт в историю под своим «церковным» именем. Мальчик начнёт своё обучение в Неаполе в возрасте 11-ти лет. И церковное мракобесие, которое будет сопровождать Филиппо, а с 1965 года – Джордано – начнётся, когда мальчику исполнится 17.
Достоверно неизвестно, почему именно орден доминиканцев стал приютом для молодого человека с более чем экстравагантным для монаха поведением. Возможно потому, что в числе прочего монастыри предоставляли доступ к книгам. А книга, как мы увидим немного позднее, станет основным оружием нашего сегодняшнего героя. С самого начала обучения Джордано стал доводить почтенных монахов до предобморочных состояний своими измышлениями относительно Библии и некоторых её центральных моментов. Он яростно оспаривал две религиозные теории, на которых базируются все основные догмы церкви: теорию непорочного зачатия Девы Марии и так называемое пресуществление. И обе эти теории стоят одна другой. Я более чем уверен, что мало кто из моих читателей слышал о факте непорочного зачатия Девы Марии. Нет, речь здесь идёт не о рождении Иисуса Христа – именно о рождении Девы Марии, которая была зачата земными людьми, однако не переняла на себя первородный грех. И как даже пусть более чем истый христианин может без сомнения смотреть на эту теорию? Неужели действительно возможны несколько поколений неслыханных непорочных зачатий, или все эти церковники и монахи просто дурят голову почтенным гражданам? Помимо этого Джордано не согласен с теорией самого существования каких-либо святых. Он выносит все возможные иконы из своей кельи и оставляет в ней только распятие.
И что творится в голове церковника, который отрицает основные детали собственной веры, спорит с, как кажется, неоспоримым? И тут действительно нужно несколько отвлечься – как часто мы с вами фильтруем факты, которые попадают к нам в мозг? И чему в жизни стоит верить, а чему – нет? И верите ли вы всему, что я говорю, или всё же перепроверяете то, что кажется вам слишком уж неправдоподобным?
С одной стороны – много ли смелости нужно для того, чтобы из собственной кельи выкидывать доводы одна сомнительнее другой? Но если заглянуть с другого бока – костры инквизиции, разожжённые великим Торквемадой, уже давно и вполне успешно горят под ногами богохульников и прочих научных теоретиков, людей более значимых, нежели молодой неапольский послушник, который не где-то, а в Сан-Доменико-Маджоре – одном из самых строгих монастырей Италии, в котором когда-то звучали пламенные речи самого Фомы Аквинского, – занимается глупостями, которые запросто могут стать билетом в один конец… И провокационный материал на горе-монаха будет набран достаточно быстро – Джордано спасёт лишь его молодость и горячность. Основываясь на этих, как могло показаться, «смягчающих» обстоятельствах, наставник послушников на какое-то время закроет глаза на мнения молодого философа. Подобному решению также будет способствовать умение Бруно грамотно обходиться даже с самыми грубыми, с точки зрения церкви, обвинениями в сторону религии. Помогала мнемоника, с помощью которой Джордано мог выстроить свои умозаключения так, что даже при явной «ереси» зацепиться было практически не за что. Образы и понятия в голове Бруно выстраивали такие замысловатые картины, что головы монахов, вскипавшие и чадящие паром сквозь ноздри, не могли до конца раскусить рождение новой космологии, новой философии, выстроенной, как кажется, на всё том же изъезженном компосте незамысловатых религиозных догм.
И всегда тысячи вопросов возникают к тому, кто выдаёт в этот мир что-то своё. Зачем? Почему именно так? Но иногда идеи выбирают людей, а не человек выбирает идеи. Иногда мы становимся всего лишь самым удобным сосудом для вливания новой крови в общий кисель человечества. Особенно часто это случается с людьми, которые через собственные практики выходят на перекрёстки Бога и ловят там ту попутную машину до станции Конечной Истины, которая кажется им наиболее удобной и наиболее подходящей. И пусть все теории стоят одна другой – просто нельзя бояться выражать своё мнение, каким бы острым оно не было и как бы сильно не резало мозг, руки и глаза окружающих. И именно в таком – окровавлено-огорошенном состоянии большинство людей только и может принять для себя очередную грань жизни, а попросту говоря – новое мнение, с которым можно быть тысячу раз несогласным, но которое просто невозможно игнорировать в силу убежденности сумасшедшего, с демонической уверенностью несущего свою чисто теоретическую чушь. И Уверенность, как вы понимаете, брала не меньше городов, чем самая отважная Смелость.
И вот восемнадцатилетний монах уже избегает церковных разбирательств, как уж он проскальзывает через тонкое горлышко кувшина для молока. Все свои измышления Бруно выражает в литературной форме – к 28-ми годам он уже выпустит несколько произведений, среди которых «IL Candelajo» и «Ноев Ковчег» – вещи уже не просто богохульные, но в целом «отрицающие». Это произведения о невеждах и религиозных глупцах, откровенных фетишистах. И жанр комедии, в то время зацензуренный рамками и перегруженный клише – лучшее и самое безопасное, что мог использовать мыслитель того времени. Вы хотя бы вспомните «Гаргантюа и Пантагрюэля» чудесного проказника Рабле, умершего, кстати, не так уж и давно – в апреле 1553-го.
Но если бы всё заканчивалось только комедиями… Став монахом, Бруно отказывается быть христианином. Да-да, именно так – многим из вас это будет сложно понять, но именно для этого мы с вами здесь и собрались – для того, чтобы расширять границы и снимать печати из сургуча с самых проверенных проб искристого кровавого вина…
И чем дальше мы погружаемся в сегодняшнюю запутанную историю, тем более неожиданные повороты приобретает наше повествование. И все «официальные» версии смерти Бруно, как могут поручиться многие именитые историки, слишком странны и нелепы. Но рано ещё совершать перескок во время, которое так или иначе наступит. Или сегодня никто не умрёт? И каждый раз заглядывая за ширму прошлого, сложно не согласиться с заявлением о том, что всё прописанное в плане бытия просто реализуется нами, как реализует очередной хитрый рисунок вышивки мастер, сличающий получающийся у него результат со схемой.
Однако вернёмся непосредственно в то время, когда наш герой уже прощается со своим первым пристанищем и отправляется в Рим. На дворе 1576 год. В это время в Неаполе на него уже смотрели косо – молодой монах подозревался в злоупотреблении запрещённой литературой того времени, теми книгами, которые опровергают бесспорность догм христианства и следуют несколько дальше, руководствуясь собственными логическими переосмыслениями. Однако до прямого противодействия дело ещё не дошло. Бруно, производивший самое оригинальное впечатление на всех своих собеседников, вскоре начал понимать, что бравировать информацией, которая разрасталась в его голове, отпочковывая одну идею от другой, нужно более обдуманно. Его последний разговор с Монтальчино из Ломбардии привёл к спору о христианстве и схоластике, который вышел за пределы диалога и дошёл до ушей уже не начальника послушников, а самого отца-надзирателя, который в своих суждениях и решениях был куда менее мягок, чем его уполномоченный коллега. Да и Бруно, как полноценному священнику, было бы намного сложнее отвертеться от предъявленных обвинений в свободомыслии и ереси. Именно поэтому Джордано, компрометирующая информация на которого скапливалась как снежный ком, скатывающийся с горы, бежал от неизбежного будущего в Рим, из которого судьба открыла ему путь в Европу, скорее не как философу, но как творцу с новой точкой взгляда на привычные вещи. Настолько новой, что даже свои идеи Бруно воплощал скорее в литературные произведения, нежели в грубые формулы-доказательства своей правоты. Основой для этих будущих произведений, если сильно утрировать, станет синтез литературной формы используемой Луллием с учением Коперника, которое стало скорее не основой, но подспорьем в процессе возведения собственных догм.
