И кому-то может показаться – какая тоска, всю жизнь прожить перед книгами, делать научные выводы на основе открытий, совершённых кем-то другим, каким-то успешным путешественником и натуралистом, провести вот уже 30 лет своей жизни – лучшие её годы … над чем? Над темой поведения животных? И когда многие люди к своим тридцати годам уже успевают добиться определённых успехов в бизнесе, становятся популярными медийными личностями, рок-звёздами, имеют крепкую семью или, что уж там говорить, хотя бы человека, с которым живут уже давно и на которого могут положиться во всём – ты разбираешься, почему олуши сносят одно яйцо, а не два… Какой в этом потенциал? Тридцать лет книгоедения, вдыхания пыльных страниц, слушания всяческих профессоров, которые, заблудившись в лабиринтах своих мыслей, уже готовы забыть своё собственное имя. Полные сумасшедшие, которые тешат себя регалиями и достижениями, приписываемыми им такими же безумцами. Семья? Ну да, можно было бы назвать крепкой семьёй брак с Мэриан Стемп, который Ричард зарегистрирует в 1967 году. Но если бы навсегда! Да и всем было понятно, что жизнь такого увлечённого и, что греха таить, полубезумного учёного просто не может зависнуть в той точке, в которую её сводит брак. Семья, несомненно, наполняет жизнь человека смыслом. Но когда смысл уже есть и она вносит лишь определённые сложности, достаточно трудно удержать эту семью от плачевного итога – распада. Нет, брак Ричарда и Мэриан продлится целых семнадцать лет, но что потом? Потом снова брак, в котором Ричард станет вдовцом, потом снова – уже в возрасте 51 года… И такова научная жизнь, друзья! Но все эти надуманные минусы меркнут перед увлечённым человеком. И неважно, чем он занят в одинокие часы в своей крохотной каморке или в большой светлой лаборатории – взламывает ли он код Бога, зашифрованный в клетках мозга, или распутывает радугу, стремясь получить из непознанной научной красоты совершенно иную – доступную каждому человеку прекрасную картину, нарисованную самой природой? И стоит, определённо стоит посвятить жизнь писательству, журналистике или науке… Ведь таких далей и глубин вы не встретите ни в одном, даже самом смелом путешествии! И вот на дворе 1970 год. Интеллектуально преобразившийся Ричард уже не сын чиновника. Он чувствует в себе движение новых смелых мыслей и идей, которые прольёт в этот мир дождём безумных логических заключений уже через шесть лет в своей первой и самой спорной книге, получившей название «Эгоистичный ген».
Книга эта будет нести в себе заряд новаторства и свежих идей такой силы, что научное сообщество уже вскипает в котлах своих черепных коробок. И головы-шляпы, выпуская пар через ноздри, уже называют эту книгу слишком эмоциональной и бездоказательной. Конечно же, есть два варианта представления истины на широкую публику: первый просто останавливается на предложении достоверных фактов, а второй, помимо всего прочего, предоставляет множество доказательств, спокойно и уверенно объясняя всё изложенное. И в «Эгоистичном гене» научное сообщество не увидело этих доказательств с первого взгляда. Они увидели шокирующую идею, эмоцию, чистое предложение факта. Но знал ли Докинз, что учёным придётся всё разжёвывать и класть в рот? Возможно, эта идея и рождалась в его голове, но, когда вы долгое время работаете в обществе умных людей, вы принимаете их уровень как сам собой разумеющийся. Вы не совсем готовы к тому, что провисание знаний будет образовываться в каждом хлябком месте новых открытий. С «Эгоистичным геном» получилось именно так. Но полно обзорной картины. О чём нам вообще говорит эта книга? Почему реакция была именно такой?
С точки зрения учёного, придерживающегося классических точек зрения, рассматривать процесс эволюции и адаптации, которая повлечёт за собой безоговорочное развитие живого существа, имеет смысл лишь на уровне особи или группы особей. Докинз же в своей модели рассмотрения эволюции предлагает нетрадиционную для биолога (и для этолога в частности) точку зрения – изменением и развитием фенотипа (уникальной совокупности особенностей организма, в большинстве случаев, присущих только его виду), как он считает, занимается непосредственно ген. Как такое может быть? Очень просто – ген, по теории Докинза, является основным элементом эволюции, а сами животные (и мы с вами, конечно, тоже) предстают как огромные резервуары, служащие лишь для закрепления определённых важных свойств генов и очищения их от потерявших актуальность, а стало быть и надобность, характеристик. Так в своё время чайки приобрели умение после появления потомства выкидывать из гнезда остатки яичной скорлупы, которая привлекала хищников. Умение это нивелировалось поколениями – гнёзда чаек, оставлявших скорлупу в гнезде, чаще подвергались нападениям хищных птиц, а, стало быть, были менее успешны в плане сохранения молодняка, чем гнёзда животных, заботящиеся о своём потомстве. Подобные процессы отсеивания функций генов, их эволюции, возможно, продолжаются до сих пор – мотылёк, который ошибочно летит на огонь, следует на поводу дремучего инстинкта, сообщающего ему, что впереди – свет недостижимой звезды, которая поможет выбраться из тёмной пещеры, например. Лучи света бесконечно далёкой от мотылька звезды параллельны, и полёт его всегда направлен на них, стало быть, навигатор ведёт насекомое только вперёд. Свет же, к примеру, свечи, к которой мотылёк неизменно когда-нибудь доберётся, рассеивается иначе – свеча распространяет свет вокруг, а, стало быть, поведёт мотылька по спирали – скручивающейся или раскручивающейся. И, возможно, эволюция уже работает над этим досадным пробелом. Хотя и неизвестно, являются ли летящие на огонь особи более успешными нежели те, которые тратят время на нахождение разницы в свете свечи и свете звезды. Эта теория первенства гена относительно организма, более того – действия гена руками организма, а также проявления фенотипа, свойства которого также напрямую диктуются через ген, – сначала воспринималась как абсолютно абсурдная. Уж извините меня – не могу я сегодня проще. Да и не должен, чтобы донести информацию в более или менее грамотном изложении, ничего не переиначив. Однако на этом идеи Докинза не исчерпывались. В «Эгоистичном гене» он также активно проявил себя как социолог. Да и далеко ли разошлись этология с социологией, если и человек, и прочие живые организмы представляют из себя стоящих в одном ряду животных? И не нужно пускаться во все тяжкие, пытаясь доказать, что человек более приспособлен к жизни, чем лягушка – просто эволюция пошла несколько другим путём и отбирала те свойства, которые нужны каждому из этих двоих более чем уважаемых существ. Здесь же, кстати, идеи Докинза в чём-то сходятся с идеями Тимоти Лири – Ричард не отрицает, что, при определённом воздействии раздражителей и окружающей среды, грубо говоря, из жука-оленя можно получить благородного оленя. По аналогии – из лягушки можно получить человека. Теоретически это, конечно, более правдоподобно, чем практически – создать все условия для вида и проявлять определённое умеренное давление очень сложно. Однако если пойти от противного, то мы увидим, что и у пары жук-олень/благородный олень и у пары лягушка/человек, по всей видимости, были одни общие предки. И эта точка зрения «от противного» выручала Докинза всегда. И Лири она выручала в тех же ситуациях. Особенно, когда нужно было объяснить, почему во время трипа человек переживает опыт земноводного. И прежде чем разбираться в существующей ситуации, более грамотным было бы предположить ситуацию, которой не было никогда – очень хитрый трюк. Тогда у нас возникает вопрос, которого никогда не было и, как следствие, второй вопрос – «Почему всё именно так?» И когда мы, допустим, изучаем явление сексуальности и её обоснованности, нужно представить, как этот эффект мог бы проявляться, будь у подавляющего большинства существ не два пола, а, например, три.
